Хлебный переулок (Москва)
Поделись знанием:
Координаты: 55°45′20″ с. ш. 37°35′38″ в. д. / 55.75556° с. ш. 37.59389° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.75556&mlon=37.59389&zoom=12 (O)] (Я)Хлебный переулок (Москва)Хлебный переулок (Москва)
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.
Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
| Хлебный переулок Москва | |
 Хлебный, 2/3. Памятник архитектуры XVIII-XIX веков. | |
| Общая информация | |
|---|---|
| Страна | |
| Город | |
| Округ | |
| Район | |
| Протяжённость |
0,66 км |
| Ближайшие станции метро |
Арбатская (0,4 км) |
| Почтовый индекс |
121069 |
| Номера телефонов |
+7(495) 690---- и др. |
| [www.openstreetmap.org/?lat=55.755196&lon=37.595052&zoom=15&layers=M на OpenStreetMap] | |
| [maps.yandex.ru/?text=%D0%A0%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%B8%D1%8F%2C%20%D0%9C%D0%BE%D1%81%D0%BA%D0%B2%D0%B0%2C%20%D0%A5%D0%BB%D0%B5%D0%B1%D0%BD%D1%8B%D0%B9%20%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B5%D1%83%D0%BB%D0%BE%D0%BA&sll=37.595052%2C55.755196&sspn=0.043909%2C0.018571 на Яндекс.Картах] | |
| [maps.google.com/maps?ll=55.75528,37.59500&q=55.75528,37.59500&spn=0.03,0.03&t=k&hl=ru на Картах Google] | |
Хле́бный переу́лок — переулок в Центральном административном округе города Москвы. Проходит от Мерзляковского до Скатертного переулка, лежит с внешней стороны от Никитского бульвара. Нумерация домов ведётся от Мерзляковского переулка.
Содержание
История
Территория за Никитскими и Арбатскими воротами Белого города начала заселяться в конце XV—начале XVI века[1]. Однако при Иване Грозном во второй половине XVI века эта территории вошла в опричнину и стала таким образом государевой собственностью, которой управлял земский двор. Исконное население было выселено без излишних церемоний.
От Никитских ворот шла Волоцкая (Новгородская) дорога на Волоколамск и далее на Новгород, от Арбатских — Смоленская дорога на Смоленск. Между этими дорогами находилась так называемая Поварская (Кормовая) слобода Земляного города, в которой жили повара, пекари, скатертники и другая обслуга царского двора. От неё остались названия переулков: Скатертного, Столового, Ножового, Хлебного, Поварской улицы.
В частности, хлебопёки государева хлебного двора располагались за ручьем Черторый (протекавшим параллельно нынешнему Мерзляковскому переулку). От него местность плавно поднималась к западу. Название Хлебный переулок (ранее —Хлебная улица) известно с XVIII века.
В связи с переносом столицы в Санкт-Петербург царские слободы пришли в упадок, и в XVIII веке на их месте в кварталах, прилегающих к Арбатским и Никитским воротам, стали селиться дворяне и купцы. При пожаре 1812 года деревянные строения кормовых слобод полностью выгорели. С XIX века Хлебный переулок застраивался сначала деревянными, а потом каменными особняками, в конце века — доходными домами высотой 5-6 этажей. Основная часть существующих ныне зданий построена в конце XIX — начале XX веков. Промышленных объектов в переулке не было.
После революции владельцы частных домов и квартир были «уплотнены», что привело к появлению многочисленных коммунальных квартир. После реконструкции 1990—2000-х годов часть зданий стала офисными, часть перепланирована и реконструирована. Благодаря расположению в центре Москвы и одновременно тишине старинных переулков эти места стали пользоваться высоким спросом. Цены на квартиры превышают 13 тыс. долларов за кв. м. общей площади (2009 г.).
В 1997 году переулок вошёл в заповедную территорию «Поварская — Большая Никитская»[2], а большая часть зданий (в основном по чётной стороне) вошла в объединённую охранную зону памятников истории и культуры № 29[2].
В 2007 году введено одностороннее движение к Мерзляковскому переулку.
Примечательные здания
По нечётной стороне
- № 1 (№ 1 по Мерзляковскому переулку) — четырёхэтажный кирпичный угловой дом (1894 г.), архитектор Н. Д. Струков (1859—после 1926 года). В 1900—1904 годах проживал с семьёй композитор А. Н. Скрябин, здесь родились его дети Мария и Лев. Здесь же написаны около 20 крупных произведений композитора. У жившего в доме издателя В. А. Крандиевского часто бывал Сергей Есенин[3]. Ныне располагается ряд подразделений Института США и Канады, а также турфирмы и другие учреждения.
- № 3 — четырёхэтажный дом (1917 г.), со двора двухэтажная пристройка. Реконструирован в 1987 году[4], используется в качестве административного здания.
- В XIX веке на этом месте был дом уроженца Зарайска Михаила Михаиловича Зайцевского (1815—1885), собравшего богатую коллекцию живописи, фарфора, украшений. В 1880—1890-х годах находились курсы пения Ф. П. Комиссаржевского.
- Между домами 3 и 9, на месте бывшего Чашникова переулка, соединявшего Хлебный с Поварской улицей, расположена Средняя общеобразовательная школа № 91, одна из самых известных школ Москвы. Её адрес — Поварская улица, 14.
- № 9 — шестиэтажный жилой дом (1903), архитектор В. Г. Залесский (1847—после 1917). Реконструирован в 1990-е годы.
- № 15 — особняк купца первой гильдии Владимира Назаровича Грибова, занимавшегося оптовой торговлей тканями. Построен в 1909 году в неоклассическом стиле по проекту архитекторов Б. М. Великовского и инженера А. Н. Милюкова[5], при участии Л. А. Веснина (по другим данным — В. А. Веснина[6]). Середина дома украшена торжественным двойным портиком с ионическими колоннами, на широком карнизе-балконе которого возвышается фронтон с арочным окном. Между парами колонн возлегают чугунные львы. По желанию хозяина дома композиция фасада во многом повторила дом князя Н. С. Гагарина на Новинском бульваре (архитектор О. И. Бове, 1817 год, в 1941 году разрушен авианалётом), фасад которого в свою очередь восходит к дому Разумовских на Гороховом поле (1803, архитектор А. А. Менелас, ныне — ул. Казакова, 18).
- Сохранилось и было реставрировано великолепное внутреннее убранство особняка, выполненное в стиле классицизма второй половины XVIII века. Роспись потолка изображает античных граций в овальных гипсовых медальонах. Стены декорированы лепными гирляндами[7][8].
- Практически в первоначальном виде сохранилась металлическая ограда с воротами. Дворовые пристройки к дому являются строениями 2 и 3. После революции дом был национализирован, в нём располагалось военно-топографическое управление Красной Армии, затем учебное заведение.
- С послевоенного времени в доме располагается резиденция посла и бюро военного атташе королевства Бельгии. Зимой 1961 года после трагической гибели Патриса Лумумбы перед зданием проходили митинги, во время которых здание забрасывали камнями и бутылками с чернилами.
- № 19 — Дом имеет несколько почтовых адресов: 19, 19-строение 1, 19а и 19б. Собственно дом № 19 — семиэтажный жилой дом, построенный в 1913 году и реконструированный под офисы. В 1919—1933 годах в этом доме жил известный врач-психиатр, исследователь патологий психики и гипноза П. Б. Ганнушкин (мемориальная доска, 1963, архитектор В. А. Свирский)[9].
- В 1918 году на 5 этаже дома находилась «конспиративная» квартира британского разведчика Р. Локкарта . Здесь же он был арестован в августе 1918 года.
- № 19а — 10-этажная гостиница, возведенная в 1996 году. Находятся офисы ряда зарубежных фирм.
- Дом № 21/4 также имеет несколько строений: 1, 2 и 3. Строение 1 на углу Малого Ржевского переулка — двухэтажный особняк М. А. Тарасова (1909—1910, архитекторы М. Ф. Гейслер, К. А. Грейнерт)[5]. Ныне в здании размещается офис компании «UNICORN group».
- Строение 3 — пятиэтажный дом с надстроенным мансардным этажом, выходящий также в Малый Ржевский переулок. В основном расположены офисы зарубежных фирм.
- № 23 — Доходный дом (1894, арх. Н. Д. Струков)
- Под № 27 в Хлебный переулок выходит ротонда и здание концертного зала Российской академии музыки им. Гнесиных (1958 г.). Большой концертный зал «Гнесинский на Поварской», рассчитанный на 320 мест, открыт после реконструкции в 1998 году. Перед ротондой — изящный памятник Елене Фабиановне Гнесиной (2004, скульпторы народный художник России Александр Николаевич Бурганов и его сын Игорь Александрович Бурганов).
- Официальный адрес академии — Поварская улица, дом 30/36. Здание построено на месте разрушенной в 1936 году Церкви святых Бориса и Глеба (на Поварской), около здания академии 15 ноября 2007 года установлен памятный знак. Церкви принадлежали также участки в конце Хлебного переулка — сейчас на этом месте детский сад № 1003.
- № 31 — Дом-мастерская А. К. Боссе (1886, архитектор А. К. Боссе). Фасад с изразцовыми украшениями выполнен в 1886 году. В доме жила певица Евлалия Кадмина[10].
По чётной стороне
- № 2/3 (дом № 3 по Мерзляковскому переулку) объединяет 6 строений. Строение 1 — пятиэтажный жилой дом, реконструированный в 2006 году. Во время реконструкции произошло обрушение перекрытия между 1 и 2 этажами. На первом этаже на углу — продуктовый магазин.
- № № 2/3, строения 3-5 — наиболее старый дом переулка, называемый «усадьба Камынина» или «усадьба Забелиных». Памятник архитектуры XVIII—XIX веков (фото вверху).
- Ротмистр Л. И. Камынин[11], в 1758 году приобрел у своего близкого родственника, князя Г. А. Щербатова[12] за 150 рублей земельный участок и начал постройку каменного здания[4]. Данных о проекте не сохранилось. Очевидно, около 1770 года был построен двухэтажный главный (средний) дом и не сохранившийся полностью правый угловой флигель, в 1778 году — левый флигель. Флигели — также двухэтажные, но значительно меньшей высоты. Фасады выполнены в строгом стиле раннего классицизма, с прямоугольными обрамлениями вокруг окон.
- При пожаре 1812 года от здания остается кирпичный остов. В 1815 г. участок покупает купец М. П. Забелин[13]. В ходе перестройки 1821—1823 гг. на фасаде главного здания добавлен довольно скромный портик с 4 коринфскими полуколоннами.
- В XIX веке часть усадьбы сдавалась внаём. В 1865 г. в доме находилась редакция «Московской газеты», которую издавал московский краевед Н. П. Бочаров[14]. Флигель снимали: артист балета Адам Павлович Глушковский (1793—около 1870), филолог И. Ф. Калайдович, учитель рисования, знакомый А. С. Пушкина Иосиф Иосифович Вивьен (Joseph Vivien de Châteaubrun, 1793—1852), художник Александр Сергеевич Ястребилов (1793-после 1834) и др.
- В конце XIX — начале XX в. строения принадлежали М. Н. Поповой, в них располагалась частная гимназия. В 1920-е годы в зданиях размещалась средняя школа, затем часть факультета общественных наук Московского университета. В настоящее время — институт США и Канады РАН.
- Следующий дом № 4 не сохранился. На этом месте до пожара 1812 года был деревянный дом, который в 1809 году снимал Сергей Львович Пушкин, отец поэта. В доме, построенном после войны, жил профессор словесности Московского университета Пётр Васильевич Победоносцев (1771—1843) и его сын, профессор права в университете, Обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев (1827—1907). С 1908 года в доме жил историк Р. Ю. Виппер, а затем его сын, искусствовед Б. Р. Виппер.
- № 6а — деревянный одноэтажный дом постройки 1830 года, памятник культуры. Здесь в 1902—1925 гг. жил и работал композитор и дирижёр Н. Р. Кочетов (1864—1925), в 1902—1951 годах — его сын, композитор Вадим Николаевич Кочетов (1898—1951).
- № 6 — двухэтажный кирпичный дом (1868 г.), построен по проекту архитектора К. В. Гриневского (1825—1885). В доме в 1911—1923 годах жил и работал один из основоположников научной географии Д. Н. Анучин. На фасаде установлена мемориальная доска. Его ученик, А. С. Барков, в 1911—1925 годах был директором школы в соседнем переулке. В настоящее время находятся редакция журнала «Филателия», офис НПКО «Интертехпрогресс».
- № 8 — Четырёх-пятиэтажный доходный дом протоиерея К. И. Богоявленского в стиле модерн построен в 1903 году архитектором В. В. Шервудом[5].
- В 1997—1998 годах реконструирован с надстройкой двухуровневого пентхауса с зимним садом (Архитекторы 19-й мастерской ГУП «Моспроект-2» Александр Рафаилович Асадов (рожд. 1951), Петр Завадовский, Елена Частнова, инженеры Е.Кондратов, С.Чуриков). Со стороны дворового фасада подвешен остеклённый эркер в виде сужающегося книзу усечённого конуса. Проект был выполнен для владельца рекрутинговых компаний Анатолия Наумовича Купчина (1947—2008). Эта реконструкция на заповедной территории вызывало неоднозначную реакцию москвичей.[15].
- № 10 — пятиэтажный двухподъездный кирпичный жилой дом (1960). Построен одновременно с домом № 7 по Скатертному переулку.
- № 14 — кирпичный жилой дом 5 и 6 этажей (1926, архитектор И. А. Герман). В деревянном доме, располагавшемся на его месте, в 1860-х годах жил офицер-декабрист Ф. Г. Вишневский (1799—1865). В настоящее время дом принадлежит ЖСК «Кооперативный работник». Квартиры выставляются на продажу.
- № 18/6 (дом № 6 по Малому Ржевскому переулку) — бывший собственный дом архитектора Сергея Устиновича Соловьева (1859—1912). Построен в 1901—1902 годах (архитектор С. У. Соловьев, скульптор Н. А. Андреев, художник М. В. Якунчикова[16]).
- Асимметричное здание, в целом соответствующее стилю «модерн», состоит из углового дома и боковой пристройки. Основная часть вытянута вдоль Хлебного переулка и напоминает западноевропейский жилой дом с готической крышей. На уровне второго этажа — декоративное панно. Торцевой фасад орнаментирован керамической плиткой. Такая же отделка у боковой пристройки, в которой размещен главный вход, прикрытий большим карнизом. В оформлении использованы каменные изображения пантеры, летучей мыши и совы[17].
- В настоящее время размещается посольство Грузии.
- После событий 8.08.2008, и как следствия разрыва дипломатических отношений с Грузией, в здании находится дипломатическая миссия Швейцарии представляющая интересы Грузии в России и России в Грузии соответственно.
- № 20/3 (№ 3 по Малому Ржевскому переулку) — особняк сибирского золотопромышленника И. И. Некрасова со служебным флигелем и оградой. Построен в 1906 году в стиле «модерн» с известным влиянием неоготики архитектором Р. И. Клейном[18]. Угловой особняк имеет два равнозначных фасада, между которыми вырастает многогранный застеклённый объём — предтеча «стеклянных стаканов» конца XX века. Фасады богато декорированы. В настоящее время — резиденция посла Чили.
- И. И. Некрасову принадлежал также соседний дом 3/19 на углу Малого Ржевского и Скатертного переулков. В его усадьбе Райки́ Московского уезда Московской губернии (ныне Щёлковский районМосковской области) также был возведен дом с восьмигранной башенкой (ок. 1900, архитектор Лев Николаевич Кекушев)[19].
- № 22 — одноэтажный деревянный дом с мезонином (1858), принадлежал вдове титулярного советника Е. К. Фадеевой. В настоящее время расположен Центр макияжа «Этуаль», в мансарде — мастерская художницы Людмилы Михайловны Кухарук.
- № 24 — двухэтажный жилой дом постройки 1926 года.
- № 26 — Пятиэтажный дом, декорированный лепниной. Первоначально построены два этажа (1904, архитектор К. Ф. Буров), затем ещё два. В 1990-е годы дом реконструирован, достроен мансардный этаж. В 1948—1968 годах жил Маршал Советского Союза В. Д. Соколовский, на доме установлена мемориальная доска (1983, архитектор Н. Н. Миловидов)[20].
- № 28 — Одноэтажный особняк с флигелями и палисадником был построен в 1815 году в стиле «ампир», перестраивался в 1887, 1991, 1909 годах архитекторами И. Н. Елагиным, В. А. Мазыриным, А. Н. Зелигсоном.[21] На фасаде выполнены плоские пилястры. В 1887 году дом был существенно перестроен, в центре установлен эркер с большими окнами, увенчанный полукруглым фронтоном с картушем, на котором был изображён герб нового владельца. Выполнена чугунная решётка ограды.
- В этом доме провели последние годы жизни композитор и театральный деятель А. Н. Верстовский (1799—1862) и его жена, бывшая крепостная актриса Надежда Васильевна Верстовская (Репина) (1809—1867).
- В 1935—1941 годах в доме размещалась резиденция военного атташе Германии генерал-майора Эрнста Кёстринга. Российские спецслужбы официально признали, что НКВД за несколько месяцев до войны установил в его резиденции подслушивающие устройства[22]. Внутреннее убранство особняка реставрировано[23]. В 1944—2011 годах в здании располагалось посольство Исландии в России. После началась реконструкция. В настоящее время посольство Исландии в России вернулось обратно[24].
В литературе
Мой старый дворик - край целебный - Останусь я навечно твой. Столовый, Скатертный и Хлебный Мой Мир, хрустальный и живой.[25]
В других городах
Хлебный переулок имеется также в других городах:
- в Орле от Прядильной до Новосильской улицы, 0,5 км 52°58′04″ с. ш. 36°06′42″ в. д. / 52.96778° с. ш. 36.11167° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=52.96778&mlon=36.11167&zoom=14 (O)] (Я)
- в Оренбурге от улицы Кобозева до ул. 9 января, 0,2 км[26]51°45′54″ с. ш. 55°05′43″ в. д. / 51.76500° с. ш. 55.09528° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=51.76500&mlon=55.09528&zoom=14 (O)] (Я)
Напишите отзыв о статье "Хлебный переулок (Москва)"
Примечания
- ↑ Бойцов И. А. К вопросу о росте Москвы в XII—первой половине XV в. // Вестник Московского Университета, серия 8. — М., 1992.
- ↑ 1 2 Постановление Правительства Москвы от 16 декабря 1997 № 881 «Об утверждении зон охраны центральной части г. Москвы (в пределах Садового кольца)»
- ↑ [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=1478 Есенин Сергей Александрович]. Лица Москвы. Московская энциклопедия. Проверено 28 марта 2015.
- ↑ 1 2 [testan.rusgor.ru/moscow/book/pereulok/mosper16_3.html С. К. Романюк. Из истории московских переулков]
- ↑ 1 2 3 Бусева-Давыдова и др., 1997, с. 331.
- ↑ Борисова Е. А., Каждан Т. П. Русская архитектура конца XIX — начала XX века. — М.: Наука, 1971. — С. 176. — 239 с.
- ↑ [www.salon.ru/article.plx?id=2046 Салон-интерьер, 2002, № 4. Королевство Бельгии в Москве]
- ↑ [www.newstube.ru/#/video/D76A6FB1-591C-4BD9-98CC-C49F522395A3 Е.Козырева. Видеофильм об особняке Грибова]
- ↑ [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=1829 Ганнушкин Петр Борисович]. Лица Москвы. Московская энциклопедия. Проверено 22 марта 2015.
- ↑ Московская энциклопедия / С. О. Шмидт. — М.: Издательский центр «Москвоведение», 2007. — Т. I, Лица Москвы, кн. 2. — С. 78. — 623 с. — 10 000 экз. — ISBN 978-5-903633-02-9.
- ↑ Камынин, Лукьян Иванович (1720—1788), обер-прокурор и устроитель московского архива Министерства юстиции, впоследствии тайный советник, с 1767 года — сенатор. В 1774 г. подписал решение суда о смертной казни Е. И. Пугачёва и его соратников. В 1777—1780 гг. — предводитель дворянства Калужской губернии.
- ↑ Князь Щербатов, Григорий Алексеевич (1735—1810), представитель древного рода Щербатовых, был женат на княжне Настасье Николаевне Долгоруковой. Сестра Екатерина была замужем за Л. И. Камыниным [www.russianfamily.ru/she/sherbatovi.html]. Старший сын Алексей — впоследствии генерал-губернатор Московской губернии.
- ↑ Забелин, Михаил Петрович (1765—1849), купеческий сын и внук, происхождением из владимирских синодальных крестьян. С 1796 г. купец первой гильдии, поставлял а армию военное снаряжение, сделал в Отечественную войну крупные пожертвования для армии, за что позже получил потомственное дворянство. С 1799 года — коллежский ассесор. Дочь Ольга (1801—1874) в 1816 году вышла замуж за тверского дворянина, коллежского советника Евграфа Васильевича Салтыкова (1776—1851)[www.vgd.ru/Z/zabelin.htm], её сын — М. Е. Салтыков-Щедрин.
- ↑ Бочаров, Николай Петрович (1832—1912), московский краевед, археолог. Секретарь Московского статистического комитета. С 1871 года действительный член Императорского Археологического общества. Автор историко-статистического очерка «Москва и москвичи» (1881). Похоронен на Ваганьковском кладбище [baza.vgd.ru/1/3634/30.htm?o=&]
- ↑ [www.drumsk.ru/arch/detail.php?ID=1375 Другая Москва]
- ↑ Нащокина М. В. Московский модерн. — 2-е изд. — М.: Жираф, 2005. — С. 305. — 560 с. — 2500 экз. — ISBN 5-89832-042-3.
- ↑ [www.outdoors.ru/book/msk/msk_strit1.php?str=279 Архитектурный путеводитель]
- ↑ Бусева-Давыдова и др., 1997, с. 332.
- ↑ [www.nataturka.ru/usadiba/raiki.html Усадьба Райки]
- ↑ [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=8716 Соколовский Василий Данилович]. Лица Москвы. Московская энциклопедия. Проверено 15 марта 2015.
- ↑ [reestr.answerpro.ru/monument/?page=0&search=%F5%EB%E5%E1%ED%FB%E9&Submit=%CD%E0%E9%F2%E8 Городской реестр недвижимого культурного наследия города Москвы]. Официальный сайт Комитета по культурному наследию города Москвы. Проверено 1 октября 2012. [www.webcitation.org/6CKOugYLF Архивировано из первоисточника 21 ноября 2012].
- ↑ [www.fsb.ru/fsb/history/author/single.htm%21_print%3Dtrue%26id%3D10318086%40fsbPublication.html Официальный сайт ФСБ. О. Матвеев. «За мной по пятам гонится НКВД…»]
- ↑ [www.salon.ru/print/article.plx?id=42 Салон-интерьер, 2001, № 6. Аккорды «русского ампира»]
- ↑ [www.iceland.is/iceland-abroad/ru Исландия в России]
- ↑ Барышев А.С. Мои проходные дворы: стихи. М.:Изд. А.С.Акчурин, 2003.-96 с.
- ↑ [gudea.livejournal.com/100863.html Оренбург, часть XX]
Литература
- Москва: Архитектурный путеводитель / И. Л. Бусева-Давыдова, М. В. Нащокина, М. И. Астафьева-Длугач. — М.: Стройиздат, 1997. — 512 с. — ISBN 5-274-01624-3.
Ссылки
- [www.mosclassific.ru/mClass/omkum_viewd.php?id=1394971 Общемосковский классификатор улиц Москвы ОМК УМ]
| |||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Хлебный переулок (Москва)
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.
Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
