Страстной бульвар

Эта статья включает описание термина «Сенная площадь»; см. также другие значения.

Страстной бульвар Москва
Общая информация
Страна	Россия
Город	Москва
Округ	ЦАО
Район	Тверской
Протяжённость	550 м
Ближайшие станции метро	Чеховская
Почтовый индекс	127006 (нечётные дома) 125009(№ 2-8) 107031 (№ 10-до конца)
Номера телефонов	+7(495)
[www.openstreetmap.org/?lat=55.76722&lon=37.61139&zoom=15&layers=M на OpenStreetMap]
[maps.google.com/maps?ll=55.76722,37.61139&q=55.76722,37.61139&spn=0.03,0.03&t=k&hl=ru на Картах Google]

Страстной бульварСтрастной бульвар

Культурное наследие Российской Федерации, объект № 7701500000

Страстно́й бульва́р — бульвар в Тверском районе Центрального административного округа города Москвы, один из бульваров Бульварного кольца, объект культурного наследия регионального значения. Проходит от Пушкинской площади до площади Петровских ворот.

Слева к бульвару примыкает улица Малая Дмитровка. Нумерация домов ведётся от Пушкинской площади. Бульвар является самым широким на Бульварном кольце (123 м).

История

В XIX веке одну половину Страстного бульвара занимал Страстной монастырь (снесённый в 1938 году), а другую, от Большой Дмитровки до Петровки, занимала сформировавшаяся в XVIII веке Сенная площадь, где днём шла торговля сеном, а по вечерам грабили прохожих. Сам бульвар в самом начале, в 1820-е годы, представлял собой узкую аллею с посаженными в два ряда деревьями. Местная домовладелица Е. А. Нарышкина в 1872 году за свой счёт превратила площадь в бульвар, прозванный Нарышкинским садом или сквером.

Примечательные здания и сооружения

На бульваре установлены четыре памятника: в начале, на Пушкинской площади — перенесенный в 1950 году с Тверского бульвара памятник А. С. Пушкину работы Александра Опекушина, рядом с редакцией журнала «Новый мир» — памятник А. Т. Твардовскому (авторы — художник В.Суровцев и архитектор В.Пасенко), открытый в июне 2013 года, в центре бульвара — установленный в 1999 году памятник С. В. Рахманинову работы скульпторов Олега Комова и Андрея Ковальчука, в конце бульвара — памятник Владимиру Высоцкому работы скульптора Геннадия Распопова, установленный в 1995 году.

По нечётной стороне

№ 5, 1-я женская гимназия

 памятник архитектуры (региональный), 4-х этажное здание с доходными квартирами, построенное в 1874—1878 годах по проекту и под непосредственным руководством архитектора Николая Тютюнова для Московской 1-й женской гимназии ведомства учреждений императрицы Марии. В начале XX века помимо гимназии здесь размещался Музей наглядных пособий по естествознанию, в 1905—1917 годах здесь жил и работал композитор Сергей Рахманинов. С 1938 года в здании размещался Всесоюзный Радиокомитет, откуда в 1941—1945 годах диктор Юрий Левитан передавал военные сводки Совинформбюро. Ныне здание занимает Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям.

№ 7, жилой дом

В середине ХХ века здесь проживали партийные деятели СССР, в том числе — министр иностранных дел Андрей Громыко. В доме также жил художник Андрей Гончаров.

№ 9, адрес дома А. В. Сухово-Кобылина

 памятник архитектуры (федеральный), В 50-е годы XIX века здесь жил и работал философ и драматург Александр Сухово-Кобылин. Здание, построенное в 1820 году^{[уточнить]}, подвергалось перестройке в 1872, 1901 и 1930 годах, в 2006 году в ходе строительства офисного центра «Пушкинский дом» (архитекторы Н. Лызлов, О. Каверина, М. Дмитриев, А. Крохин) было снесено и заменено новоделом.

№ 11, стр. 1, дом С. И. Елагиной

 памятник архитектуры (вновь выявленный объект), здание 1890-х годов постройки (1899?), архитектор — Александр Драницын; в 1910 году к зданию осуществлена пристройка по проекту Осипа Шишковского. До революции особняк принадлежал потомственной почётной гражданке С. И. Елагиной. С 1920 (1927?)^{[уточнить]} по 1939 год в здании располагалась редакция журнала «Огонёк». О том, что здесь работал журналист Михаил Кольцов, главный редактор «Огонька», возобновивший издание журнала после революции, напоминает мемориальная доска на фасаде.

№ 13, адрес особняка середины XIX века

Главный усадебный дом, находившийся по этому адресу, сгорел во время Великой Отечественной войны — сейчас на этом месте сквер с детской площадкой.

№ 13, стр. 1, дом для прислуги

В советское годы здесь размещался научно-методический кабинет Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и историко-литературное объединение старых большевиков.

№ 13, стр. 2, усадебная конюшня

№ 13а

Жилой дом, построенный в 1929 году на месте усадебного пруда. До 60-х годов ХХ века в подвалах этого дома, как и в усадебных строениях 1 и 2, находились коммунальные квартиры.

№ 15/29, Ново-Екатерининская больница у Петровских ворот

№ 15/29, стр. 1, дом Гагарина

 памятник архитектуры (федеральный), неоклассическое здание 1826 года постройки^{[уточнить]}, архитектор — Осип Бове; яркий пример раннего московского классицизма, выделяющийся мощным 12-колонным портиком. Здание построено на основе дворца князей Гагариных (1774—1776, архитектор — Матвей Казаков), пострадавшего в московском пожаре 1812 года. С 1802 по 1812 год особняк арендовал Английский клуб, здесь проходил торжественный обед в честь князя Петра Багратиона, описанный в романе Льва Толстого «Война и мир». Во время оккупации Москвы французами здесь находился штаб главного интенданта армии; находившийся при нём Стендаль утверждал, что

В Париже нет ни одного клуба, который мог бы с ним сравниться.

В 1833 году, после окончания реконструкции, в здании была открыта Новая Екатерининская больница, функционировавшая как «городская клиническая больница № 24» вплоть до 2009 года, когда весь комплекс строений перешёл в собственность города. Согласно проекту реконструкции 1998 году в здании должен был разместиться Музей истории Москвы, в 2008 году было подписано постановление о реконструкции здания под Дворец бракосочетаний, однако затем оно было отдано под размещение Московской городской думы.

15/29, стр. 4 и 8

Адрес исторических корпусов больницы, архитектор — Осип Бове (после 1826). Незаконно снесены ФГУП «АТЭКС» ФСО РФ (подрядчик) и ООО «Стройкомплект» (субподрядчик) 1 января 2013 года для освобождения места под строительство нового здания Московской городской думы — здание площадью более 18 тысяч квадратных метров возводится в охранной зоне объекта культурного наследия, что запрещено законодательством.

№ 15/29, стр. 9, православный храм

 памятник архитектуры (вновь выявленный объект), храм во имя святого благоверного князя Александра Невского на дворе Новой Екатерининской больницы у Петровских ворот был построен в 1836 году, перестроен в 1872—1876 годах архитектором Александром Никифоровым. В советское время строение использовалось как слесарная мастерская, затем — как котельная.

По чётной стороне

№ 2, стр. 1б

Административное здание 1990-х годов.

№ 2, стр. 1 и 2, комплекс доходных домов М. С. Логуновой

 ЦГФО, стр. 1 — доходный дом с магазином 1880—1882 годов постройки, перестроен в 1930-м и 1990-х годах; стр. 2 — доходный дом 1860-х годов постройки, перестроен в 1930-е годы.

№ 4, стр. 1-5, доходные дома князя К. А. Горчакова

 ЦГФО, комплекс из нескольких домов 1899—1901 годов постройки, архитектор — Иван Мейснер.

№ 6

Старинное здание значительно перестроено. В начале XIX века здесь располагался литературный салон Дмитрия Свербеева, автора «Записок» о событиях в общественно-политической жизни первой половины XIX века, опубликованных лишь в 1899 году.

Высшее московское общество собиралось здесь по пятницам. Приезжали разные люди, горячо обсуждали культурные и политические события. Часто авторы читали здесь свои новые произведения.

Сохранились документальные свидетельства о посещении салона Александром Пушкиным: так, Е. М. Языкова писала Николаю Языкову о своей встрече с поэтом у Свербеева в пятницу 15 мая 1836 года.

№ 6, стр. 1, дом статского советника И. И. Бенкендорфа

Здание 1799 года постройки, перестраивалось в 1838, 1849 и 1930 годах. В конце XVIII — начале XIX веков здесь жил и работал поэт Иван Крылов. В 1813 году сюда из сгоревшего дома Гагарина (№ 15/29, стр. 1) на некоторое время переехал московский Английский клуб. В доме жил архитектор В. Е. Дубовской

№ 8, доходный дом

Здание 1888 года постройки, архитектор — Роман Клейн.

№ 8а

Торговый центр/офисное здание 2001 года постройки

№ 8/23, стр. 1, доходный дом с магазином «Ливен»

 ЦГФО, здание 1910 года постройки, архитектор — Семён Барков.

№ 10, комплекс зданий Университетской типографии

№ 10, стр. 1, главный редакторский корпус

 памятник архитектуры (федеральный), здание построено по проекту архитектора Н. П. Соболевского (при участии надворного советника типографии Московского университета Ф. О. Бужинского) в 1816—1817 годах на основе каменного дома Власовых 1760-х годов, приобретённого типографией в 1811 году. На первом этаже корпуса находилась книжная лавка А. С. Ширяева, которую посещал А. С. Пушкин, на втором этаже располагалась квартира редактора «Московских ведомостей» князя Петра Шаликова. Начиная с 1960-х годов, когда весь комплекс типографских зданий был отдан Всероссийскому театральному обществу, в здании размещается Союз театральных деятелей, издающий собственный журнал под названием «Страстной бульвар, 10».

№ 10, стр. ?, типографский корпус

Здание Типографского корпуса было построено в 1822 году по проекту архитектора Дормидонта Григорьева на основе каменных палат усадьбы Талызиных (вторая половина XVII века), пострадавших в пожаре 1812 года и выкупленных Университетской типографией в 1818 году. На первом этаже здания находились канцелярия и книжные лавки, на втором — собственно типография.

№ 10, стр. ?, адрес каменных палат конца XVII века

 памятник архитектуры (утраченный). В 1960-х годах во дворе комплекса были выявлены одноэтажные палаты конца XVII века. В 1966 году был создан проект по их реставрации (не реализован). После 2003 года объект культурного наследия федерального значения был уничтожен, на его месте по проекту Павла Андреева возведён бетонный новодел, в котором располагается фитнес-центр с бассейном.

№ 12, комплекс доходных домов А. Ф. Редлиха

№ 12, стр. 1, доходный дом с магазином

Левая часть здания возведена в 1892—1894 годах на месте сада, прилегавшего к дому купца Ф. Пика, архитектор — Адольф Эрихсон. Здание восстанавливалось в 1970-е годы архитектором Н. Г. Крейном. До революции помещения сдавались Гимнастическому обществу, среди прочих здесь тренировались братья Анатолий и Владимир Дуровы, на занятия гимнастов и фехтовальщиков однажды заглянул Антон Чехов, который остался доволен этими «людьми будущего» и высказал пожелания, что когда-нибудь в стране все будут такими сильными и ловкими. В 2004 году здание было признано аварийным, земля передана Союзу театральных деятелей (СТД). Жители дома ведут борьбу с властями и СТД против расселения здания.

№ 12, стр. ?

Хозяйственная постройка 1893 года, архитектор — Адольф Эрихсон.

№ 12, стр. 2, дом купца Ф. Пика

 памятник архитектуры (федеральный), здание 1812—1816 годов постройки. Первоначально главный фасад здания выходил во двор, в 1830-х годах, после устройства бульвара, главным фасадом стал торцевой; часть дома занимал мебельный магазин. В 1873 году владение перешло к доктору А. Ф. Редриху: на первом этаже он оборудовал водолечебницу, на втором были жилые квартиры.

№ 14, Электромашиностроительный институт

Здание в стиле конструктивизма было возведено в 1928−1931 годах архитектором И.А. Фоминым специально для Электромашиностроительного института имени Каган-Шабшая на месте здания первой половины XIX века (реконструировано в 1875 и 1886 годах), которое институт занимал со своего основания в 1920 году^{[уточнить]}. В 1933 году он был расформирован, с 1950-х и до начала 2000-х годов^{[уточнить]} здание занимал Московский авиационный технологический институт. После его переезда в новый комплекс в районе Кунцево, бывшие учебные аудитории заняли офисы, магазины и рестораны.

№ 16/27, доходный дом

 ЦГФО, «Петровская гостиница», бывшее подворье Высоко-Петровского мужского монастыря — здание 1820 года постройки было перестроено в 1875-м, 1928—1930 (архитектор И. А. Фомин) и 1990-х годах.

Памятники

• Памятник-бюст Ф. Н. Петрову (1977, скульптор Б. В. Едунов, архитектор М. Д. Насекин)

Транспорт

По бульвару проходили троллейбусы № 3, 15, 31, автобус № 05. С 2016 года — автобусы № А и Т15.

В кино

• «Страстной бульвар» — фильм В. Хотиненко (1999)

Литература

• [testan.rusgor.ru/moscow/book/oldmsk/msk23.htm Никольский В. А. Старая Москва. Историко-культурный путеводитель.]

Ссылки

• [maps.yandex.ru Карты Яндекс] — [maps.yandex.ru/map.xml?mapID=2000&mapX=4186782&mapY=7476765&scale=10&slices=1&descx=4186782&descy=7476765&distance=4176450,7446053;4175956,7445700;4175655,7444711;4175955,7444322;4176644,7444004;4177527,7443668;4178445,7443315;4179734,7442767; Страстной бульвар]
• [maps.google.com Google Maps] — [maps.google.com/maps?f=q&hl=en&geocode=&q=%D0%A1%D1%82%D1%80%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%BD%D0%BE%D0%B9+%D0%B1%D1%83%D0%BB%D1%8C%D0%B2%D0%B0%D1%80&sll=55.758032,37.605515&sspn=0.017145,0.037422&ie=UTF8&t=h&z=16&iwloc=addr Страстной бульвар]
• [mos2.ru/#mp=cityTab&active=map&minf=13426360:13:-0.00798:-0.01566&z=16&x=-0.00798&y=-0.01566 Страстной бульвар] — на сайте [mos2.ru МосДва]
• [walk.rambler.ru/msg.html?mid=1191&let=19&s=424 Репин Л. Тайны Страстного.]
• [onfoot.ru/articles/16.html Страстной бульвар и его окрестности.]

Отрывок, характеризующий Страстной бульвар

– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.