Настасьинский переулок
Поделись знанием:
Координаты: 55°46′02″ с. ш. 37°36′16″ в. д. / 55.767250° с. ш. 37.604500° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.767250&mlon=37.604500&zoom=12 (O)] (Я)Настасьинский переулокНастасьинский переулок
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
| Настасьинский переулок Москва | |
 Настасьинский переулок после реконструкции в 2016 году | |
| Общая информация | |
|---|---|
| Страна | |
| Город | |
| Округ | |
| Район | |
| Протяжённость |
270 м |
| Ближайшие станции метро | |
| Прежние названия |
Княж-Настасьевский переулок, Медвежий переулок |
| Почтовый индекс |
127006 |
| [www.openstreetmap.org/?lat=55.767129&lon=37.604098&zoom=15&layers=M на OpenStreetMap] | |
| [maps.yandex.ru/?text=%D0%A0%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%B8%D1%8F%2C%20%D0%9C%D0%BE%D1%81%D0%BA%D0%B2%D0%B0%2C%20%D0%9D%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%B0%D1%81%D1%8C%D0%B8%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%20%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B5%D1%83%D0%BB%D0%BE%D0%BA&sll=37.604098%2C55.767129&sspn=0.043909%2C0.018566 на Яндекс.Картах] | |
| [maps.google.com/maps?ll=55.76722,37.60417&q=55.76722,37.60417&spn=0.03,0.03&t=k&hl=ru на Картах Google] | |
Наста́сьинский переу́лок — улица в центре Москвы в Тверском районе между Тверской улицей и Малой Дмитровкой.
Содержание
Происхождение названия
Известен с XVIII века как Настасьинский или Княж-Настасьевский переулок, предположительно, по имени Настасьи — жены домовладельца 1737 года князя Волконского. В XIX веке некоторое время назывался Медвежий переулок[1][2].
Описание
Настасьинский переулок начинается от Тверской, проходит на северо-восток параллельно Пушкинской площади и выходит на Малую Дмитровку.
Примечательные здания
По нечётной стороне
- № 1/20 — пристройка к дому московского гражданского губернатора (архитектор И. А. Сикорский); фасад со стороны переулка украшают 4 высокие полуколонны коринфского ордера на высоких базах-тумбах. В 1917 году здесь открылось «Кафе поэтов», где декламировали свои стихи В. Маяковский, Д. Бурлюк, В. Каменский и другие поэты[3]
- № 3 — здание Российской ссудной казны (1913—1916, архитектор Б. М. Нилус, совместно с В. А. Покровским). С 1918 года здание занимал Народный комиссариат внутренних дел, в 1920-х годах — Государственное хранилище (Гохран)[4].
- № 3, корпус 2 — Научно-исследовательский финансовый институт Академии бюджета и казначейства Министерства финансов РФ; Институт профессиональных бухгалтеров и аудиторов России.
- № 5, стр. 1 — особняк конца XIX века (1883—1891). В 1880-х годах в доме жила балерина Большого театра М. П. Станиславская. После 1910 года на втором этаже здания находился студийный театр имени В. Ф. Комиссаржевской, которым руководил Ф. Ф. Комиссаржевский. 25 февраля 1917 года здесь состоялся дебют А. П. Кторова (служившего в театре до 1920 года), 21 февраля 1918 года — И. В. Ильинского, выступившего в роли старика в комедии Аристофана «Лисистрата». Среди актёров театра также был М. И. Жаров. В 1880-х годах в доме жила балерина М. П. Станиславская, в 1920-х годах — художник-пейзажист П. И. Петровичев[5]. В настоящее время — гостиница[6].
- № 5, стр. 3 — представительство Нижегородской области;
- № 9/5 — здание МГТС (1970-е).
По чётной стороне
- № 2 — кинотеатр «Киномир».
- № 4 — доходный дом Салова (1911, архитектор Н. Г. Лазарев). В 1909—1913 годах здесь жил художник В. К. Бялыницкий-Бируля[7], в настоящее время — редакция газеты «Труд». До постройки современного здания здесь стоял дом, в котором жил и в 1791 году скончался лингвист А. А. Барсов[8].
- № 8—10 — на этом участке в начале XIX века находилась усадьба майора А. В. Новосильцева, выходившая фасадом на Малую Дмитровку[9]. Здесь жили многие известные люди, в том числе автор здания Ссудной казны Б. М. Нилус[10]. В 1860-х годах в усадьбе жил И. В. Самарин, бывал Ф. И. Тютчев, в 1880-х годах жил А. А. Остроумов, в 1882—1884 годах — Ю. В. Лермонтова[11]. В начале XX века участок был застроен доходными домами:
- № 8, стр. 1,
памятник архитектуры — дом середины XIX века, перестроен под доходный дом в 1911 году по проекту архитектора А. Торикова по заказу капитана Степан Степановича Шиловского, инженера Осипа Осиповича Вильнера и врача Николая Осиповича Калиновского. После переезда в Москву здесь некоторое время жил театральный режиссёр Ф. Ф. Комиссаржевский[12]. Это двухэтажное каменное здание с ризалитом со стороны двора — единственный сохранившийся элемент первоначальной малоэтажной застройки переулка. Сохранились симметричная первоначальная композиция главного и торцевого фасадов, характерный для середины XIX века по рисунку штукатурный декор а также декор парадной лестницы. - № 10/3 — доходный дом М. М. Тюляевой (в основе — строение усадьбы Новосильцева; в 1912 году надстроен по проекту архитектора К. Л. Розенкампфа)[11].
- № 8, стр. 1,
В литературе
- В первой редакции (1938 года) сказки Л. Лагина «Старик Хоттабыч» главный герой Волька Костыльков, до переезда на новую квартиру, жил в Настасьинском переулке. В последующих редакциях его родина оказалась на другой стороне Тверской улицы в Трёхпрудном переулке.
Напишите отзыв о статье "Настасьинский переулок"
Примечания
- ↑ В том же XIX веке и поныне Медвежьим назывался переулок между Мерзляковским и Скатерным переулками.
- ↑ Романюк, 2015, с. 5.
- ↑ Романюк, 2015, с. 6.
- ↑ Романюк, 2015, с. 7—8.
- ↑ Романюк, 2015, с. 9.
- ↑ [www.otel-pushkin.ru/history.html История здания]
- ↑ Московская энциклопедия / С. О. Шмидт. — М.: Издательский центр «Москвоведение», 2007. — Т. I, Лица Москвы. — С. 253. — 639 с. — 10 000 экз. — ISBN 978-5-903633-01-2.
- ↑ Романюк, 2015, с. 10.
- ↑ Романюк, 2015, с. 11.
- ↑ Вся Москва: адресная и справочная книга на 1914 год. — М.: Товарищество А. С. Суворина «Новое Время», 1914. — С. 406. — 845 с.
- ↑ 1 2 Романюк, 2015, с. 12.
- ↑ [dkn.mos.ru/about/news/detail/861248.html Памятник в Настасьинском переулке]
Литература
- Романюк С. К. Из истории московских переулков. — М.: Московский рабочий, 1990. — С. 39. — 304 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-239-00018-2.
- Романюк С. К. Покровка. От Малой Дмитровки в Заяузье. — М.: Центрполиграф, 2015. — 256 с. — ISBN 978-5-227-05723-5.
Ссылки
- [archive.is/20130417063118/www.mosclassific.ru/mClass/omkum_viewd.php?id=17030 Общемосковский классификатор улиц Москвы ОМК УМ]
- [www.mom.ru/Map/N/Nastasinsky_pereulok208_41.htm Настасьинский переулок: учреждения и организации.]
Отрывок, характеризующий Настасьинский переулок
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
