Дубовской, Валентин Евгеньевич
Поделись знанием:
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
| Валентин Евгеньевич Дубовской | |
 Фронтон доходного дома Стуловых, Москва, Малый Знаменский переулок, 8 | |
| Основные сведения | |
|---|---|
| Работы и достижения | |
| Работал в городах | |
| Архитектурный стиль | |
| Важнейшие постройки |
Доходные дома в Москве |
Дубовско́й Валенти́н Евге́ньевич (иногда, неправильно — Дубо́вский; 1877, Санкт-Петербург —1931, Москва) — русский и советский архитектор, внёсший своеобразный вклад в архитектуру Москвы начала XX века. Создал собственную интерпретацию архитектурного стиля модерн, который в проектах 1910-х годов сочетал с оригинальным переложением мотивов готики и романской архитектуры. Для творчества Дубовского характерны явные реминисценции Средневековья — стилизованные за́мки, рыцари, псевдогеральдические звери и т. п.
В советское время проектировал электростанции по плану ГОЭЛРО.
Биография
Родился в Санкт-Петербурге в семье юриста. Под влиянием дяди, художника-передвижника Н. Н. Дубовского, увлёкся живописью. В 1903 году окончил Институт гражданских инженеров в Санкт-Петербурге, получив звание гражданского инженера и серебряную медаль за лучшие архитектурные проекты.
Работал преимущественно в Москве. В отличие от большинства архитекторов московского модерна, проявлявших свой стиль при строительстве частных особняков, Дубовской строил исключительно доходные и многоэтажные дома. За восемь предвоенных лет (1906—1913) он спроектировал 24 доходных дома (включая только реализованные проекты).
В 1900-е годы возглавлял технологический отдел в правлении Московско-Ярославской железной дороги. В 1900-х — 1910-х годах в качестве художника-декоратора с Дубовским работал И. И. Нивинский. Другими соавторами Дубовского на многих его постройках являлись архитекторы Л. Б. Горенберг и Н. А. Архипов.
После октябрьской революции Валентин Дубовской работал заведующим строительным отделом Шатурстроя. После окончания строительства Шатурской станции по его проекту являлся начальником строительного отдела МОГЭСа. В 1918 году совместно с архитектором А. М. Гуржиенко занимался разработкой проектов рабочих посёлков-садов для машиностроительных заводов[1].
Жил в Москве по адресу Сретенский бульвар, д. 6[2].
Проекты и постройки
- 1906 — доходный дом М. Канфеля, Проспект Мира, д. 53 (полностью перестроен)
- 1906 — доходный дом М. Д. Растигер, Грохольский переулок, д. 30
- 1906 — службы во владении М. Д. Растигера, Первый Коптельский переулок, д. 16 (не сохранились)
- 1907 — проект доходного дома П. И. Зимина, Проспект Мира, д. 31 (не осуществлён)
- 1907 — проект расширения вологодского железнодорожного вокзала, Вологда
- 1907—1909 — доходный дом Я. М. Филатова, улица Остоженка, д. 3 (правая часть, левая часть в 4 этажа — постройка архитектора Нирнзее)
- 1908 — доходный дом К. М. Теляковского (корпус во дворе), Гоголевский бульвар, д. 23
- 1908 — надстройка доходного дома 1900 года А. Е. Альберта (совместно с архитектором Николаем Матвеевым), Варсонофьевский переулок, д. 4
- 1909 (1910?) — доходный дом М. О. Эпштейна, Большой Афанасьевский переулок, д. 36, стр. 1;
памятник архитектуры (вновь выявленный объект) - 1910 — доходный дом М. Жучковой*[* 1], Большой Николопесковский переулок, д. 5 (интерьеры уничтожены)
- 1910 — постройка во владении Мошкина, Москва
- 1910 — проект доходного дома А. Г. Талдыкина (два корпуса), Первый Бабьегородский переулок, д. 4 (не осуществлён либо не сохранился)
- 1910—1912 — доходный дом Я. Демента*, улица Большая Полянка, д. 54
- 1910—1912 — гостиница Ф. И. Шорыгина «Национальная», Вознесенская площадь, д. 92, Иваново (в 1938—1939 годах надстроено два этажа)
- 1911 — доходный дом Э. Канфель, Садовая-Триумфальная улица, д. 12
- 1911 — доходный дом С. И. и А. А. Мелетиных*, Померанцев переулок, д. 7 (перестроен)
- 1912 — доходный дом И. Ф. Герасимова**[* 2], Пожарский переулок, д. 8
- 1912 — доходный дом А. М. Донскова, Староконюшенный переулок, д. 41
- 1912 — доходный дом М. О. Эпштейна**, Гусятников переулок, д. 11
- 1913 — проект доходного дома З. Каплана, Крестовоздвиженский переулок (не осуществлён)
- 1913 — доходный дом братьев П. и Н. Стуловых**, Малый Знаменский переулок, д. 8 (частично сохранились интерьеры)
- 1913 — доходный дом А. Филатовой**, улица Арбат, д. 35 (перестроен, интерьеры утрачены)
- 1913 — доходный дом**, Земледельческий переулок, д. 12
- 1913 — доходный дом**, улица Покровка, д. 31
- 1913—1914 — доходный дом И. С. Кальмеера**, Поварская улица, д. 20
- 1914 — доходный дом В. Н. Никифорова**, переулок Сивцев Вражек, д. 12
- 1914 — доходный дом, Второй Неопалимовский переулок, д. 3
- 1914—1915 — доходный дом А. М. Юкина, Большой Афанасьевский переулок, д. 33;
памятник архитектуры (федеральный) - 1915 — проект доходного дома А. Ганзен, Большой Палашёвский переулок (не осуществлён)
- 1915—1917 — доходный дом Акционерного общества И. Фиттер и Е. Гинкель, Милютинский переулок, д. 20 (не был достроен до 1917 года)
- 1918 — пригород-сад «Рублёво» (совместно с архитектором Владимиром Воейковым), Рублёво
- 1926 — корпус тепловой электростанции ГЭС-1, Раушская набережная, д. 10
- 1927 — жилой дом, Большой Харитоньевский переулок, д. 9
- 1920-е — главный корпус Шатурской ГРЭС, Шатура
Напишите отзыв о статье "Дубовской, Валентин Евгеньевич"
Литература
- Нащокина М. B. Архитекторы московского модерна. Творческие портреты. — Издание 3-е. — М.: Жираф, 2005. — С. 171—177. — 2 500 экз. — ISBN 5-89832-043-1.
- Датюк Т. Валентин Евгеньевич Дубовский // Строительство и архитектура Москвы (Архитектура и строительство Москвы). — М., 1986. — № 9. — С. 32—34.
- Московская энциклопедия / С. О. Шмидт. — М.: Издательский центр «Москвоведение», 2007. — Т. I, Книга 1. — С. 534. — 639 с. — 10 000 экз. — ISBN 978-5-903633-01-2.
- Зодчие Москвы времени эклектики, модерна и неоклассицизма (1830-е — 1917 годы): илл. биогр. словарь / Гос. науч.-исслед. музей архитектуры им. А. В. Щусева и др. — М.: КРАБиК, 1998. — С. 95—96. — 320 с. — ISBN 5-900395-17-0.
Примечания
- Источники
- ↑ Казусь И. А. Советская архитектура 1920-х годов: организация проектирования. — Прогресс-Традиция, 2009. — С. 54. — 488 с. — ISBN 5-89826-291-1.
- ↑ Московская энциклопедия, 2007, с. 600.
- Комментарии
Ссылки
- [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=38299 Дубовский Валентин Евгеньевич] (рус.). www.biografija.ru. Проверено 9 мая 2011. [www.webcitation.org/65Igth0aW Архивировано из первоисточника 8 февраля 2012].
Отрывок, характеризующий Дубовской, Валентин Евгеньевич
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
