8-й Алабамский пехотный полк

8-й алабамский пехотный полк
флаг штата Алабама (1861)
Годы существования	1861—1865 гг.
Страна	КША КША
Тип	Пехота
Численность	1000 чел. (март 1862) 350 чел. (июнь 1862) 420 чел. (1863)
Командиры
Известные командиры	Джон Уинстон Хилари Герберт

8-й алабамский пехотный полк (8th Regiment Alabama Infantry) — представлял собой один из пехотных полков армии Конфедерации во время Гражданской войны в США. Полк прошёл все сражения гражданской войны на востоке от сражения при Уильямсберге до капитуляции при Аппоматтоксе.

Формирование

Полк был сформирован в Монтгомери, Алабама, в мае 1861 года. Его первым командиром стал полковник Джон Энтони Уинстон, в прошлом - 15-й губернатор Алабамы. 10 июня полк был направлен в Ричмонд и принят на службу в армию Конфедерации. 17 июня его подполковником был назначен Джон Уэсли Фрезер. 3 октября он был включён в 3-ю бригаду армии Полуострова и был размещён около Йорктауна. 1 января 1862 года полк был переведён во дивизию Маклоуза, а 20 марта подполковник Фрезер уволился из армии. (Позже он был восстановлен и командовал 28-м алабамским полком) После его ухода подполковником стал Томас Ирби, а майором - Янг Ройстон.

Боевой путь

Весной 1862 года полк был включён в дивизию Лонгстрита, в бригаду Роджера Приора. 5 мая полк участвовал в сражении при Уильямсберге, где потерял 100 человек. В сражении погиб подполковник Томас Ирби, и место подполковника занял майор Ройстон. Хилари Герберт, капитан роты F, был повышен в звании до майора. После отступления к Ричмонду полк участвовал в сражении при Севен-Пайнс, где потерял 35 человек убитыми, 80 ранеными и 32 пропавшими без вести. Майор Герберт был ранен в том бою.

16 июня полковник Уинстон уволился из армии по причине хронического ревматизма и звание полковника было присвоено Янгу Ле Ройстону. Подполковником стал Хилари Герберт, а майором - Джон Эмрич. В том же месяце полк был переведён в бригаду Кадмуса Уилкокса. В составе этой бригады он прошёл сражение при Механиксвилле и сражение при Гейнс-Милл. В последнем полк потерял 31 человека убитыми и 132 ранеными (из них 10 смертельно).

30 июня полк участвовал в сражении при Глендейле, где участвовало 180 человек, из которых было потеряно 16 человек убитыми и 57 ранеными. В бою был ранен полковник Ройстон и утрачено знамя, которое захватил 4-й пенсильванский резервный полк.

В августе генерал Уилкокс возглавил дивизию, которая стояла в резерве во время второго сражение при Булл-Ран, поэтому полк не был ведён в бой, хотя и потерял 60 человек. После сражения дивизия Уилкокса была расформирована, Уилкокса вернули к бригадному командованию, а его бригаду включили в дивизию Ричарда Андерсона. Во время Мерилендской кампании бригада участвовала в сражении при Харперс-Ферри, затем была переведена к Шарпсбергу и участвовала в сражении при Энтитеме. Генерал Уилкокс с 14 сентября был болен и алабамской бригадой командовал Артур Камминг. Он был ранен во время выдвижения бригады на поле боя и командование принял Джеремия Уильямс, а затем - подполковник Хилари Герберт. Он был в свою очередь ранен и сдал командование бригадой капитану Джеймсу Кроу. В этом сражении полк потерял 67 человек. Бригада Уилкокса-Камминга так и не вышла на позицию у "Блади-Лайн" с остальными бригадами Андерсона, а сражалась в основном у фермы Пайпера.

В декабре 1862 ода полк практически не участвовал в сражении при Фредериксберге и потерял только 1 человека.

Весной 1863 года бригада Уилкокса стояла под Фредериксбергом, и в ходе сражения при Чанселорсвилле, когда вся армия ушла на запад к Чанселорсвиллу, была оставлена при дивизии Эрли на высотах под Фредериксбергом. Когда федеральная армия взяла штурмом высоты, генерал Уилкокс отвёл бригаду на запад от города и занял оборону у Салем-Чеч. 10-й алабамский встал правее дороги Пленк-Роуд, а 8-й алабамский - справа от 10-го. Когда началась атака федеральной армии, полковник Ройстон был ранен первым же залпом, а 10-й алабамский стал отступать, открыв левый фланг 8-го алабамского. Хилари Герберт принял командование и развернул крайние левые роты, которые открыли огонь по флангу атакующего противника, нанеся тяжёлый урон 121-му Нью-Йоркскому полку. Уилкокс бросил в контратаку резервный 9-й алабамский и заставил противника отступить, после чего в атаку перешли все остальные полки бригады. В сражении при Салем-Чёч полк потерял 6 человек убитыми и 44 ранеными. Рана полковника Ройстона была так тяжела, что позже он выбыл из строя до конца войны.

После реформирования Северовирджинской армии полк (вместе со всей дивизией Андерсона) оказался в составе III корпуса Эмброуза Хилла. Он участвовал в геттисбергской кампании и 2 июля был задействован в атаке алабамской бригады на Семинарский хребет под Геттисбергом, имея на тот момент численность 420 человек . Во время этой атаки был убит капитан Бренеган и 39 человек, два капитана и 144 рядовых были ранены, 80 человек пропало без вести.

Весной 1864 года началась Оверлендская кампания. В сражении в Глуши были ранены подполковник Герберт, майор Дюк Нолл и капитаны Томас Херд и Джон Макграт. Капитан Нолл вернулся в Алабаму, где умер в начале 1865 года. Полк так же участвовал в сражении при Спотсильвейни и при Колд-Харбор. Во время обороны Петерсберга полковник Ройстон уволился со службы из-за последствий ранения при Салем-Чеч, Хилари Герберт был повышен до полковника, майор Эмрич до подполковника, а капитан Нолл (отсутствующий в строю) был повышен до майора.

Полк участвовал в отступлении от Ричмонда (в составе бригады Уильяма Форни) и сдался со всей армией при Аппоматоксе. В его рядах к моменту капитуляции насчитывалось 16 офицеров и 153 рядовых. Алабамцы разорвали свой флаг на мелкие лоскутки, чтобы он не достался противнику.

Литература

• Sears, Stephen W. Chancellorsville. — Boston: Houghton Mifflin, 1996. — 221 p. — ISBN 0-395-87744-X.

Ссылки

• [civilwarintheeast.com/CSA/AL/8AL.php Хронология истории полка]

Отрывок, характеризующий 8-й Алабамский пехотный полк

– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.