V Всероссийский съезд Советов

V Всероссийский съезд Советов
Герб РСФСР
Орган власти	Всероссийский съезд Советов
Страна	РСФСР
Зал заседаний	Большой театр, Москва
Срок	4 — 10 июля 1918
Предыдущий съезд	IV Всероссийский съезд Советов
Следующий съезд	VI Всероссийский съезд Советов
Доминирующая партия	РКП(б)

V Всероссийский съезд Советов (Пятый Всероссийский Съезд Советов Рабочих, Солдатских, Крестьянских и Казачьих Депутатов), 4 — 10 июля 1918, Москва.

Состав Съезда

На съезде присутствовало 1164 делегата с решающим голосом:

• 773 большевика;
• 353 левых эсера;
• 17 максималистов;
• 4 анархиста;
• 4 меньшевика-интернационалиста;
• 2 представителя национальных групп («Дашнакцутюн», Поалей Цион);
• 1 правый эсер;
• 10 беспартийных.

Около 6 часов вечера 6 июля 1918 года левоэсеровская фракция была арестована в связи с событиями, известными как восстание левых эсеров. Вместе с эсерами были арестованы и представители других партий, кроме большевиков. Третье и четвёртое заседания Съезда проходили уже при абсолютном доминировании большевиков.

История

4 — 5 июля

Первое заседание началось 4 июля в 4 часа дня, Съезд открыл председатель Я. М. Свердлов. После обсуждения, был принят порядок дня, предложенный ЦИК:
1) Отчёты ЦИК и Совета народных комиссаров (докладчики В.И. Ленин и Я. М. Свердлов);
2) Продовольственный вопрос (А. Д. Цюрупа);
3) Организация социалистической Красной армии (Л. Д. Троцкий);
4) Конституция Российской Республики (Ю. М. Стеклов);
5) Выборы ВЦИК.
Принятая в конце первого заседания резолюция (составленная заранее, ещё до начала Съезда) гласила: исключительное право решать все вопросы, связанные с войной и миром, принадлежат Всероссийскому съезду Советов и уполномоченным органам ЦИК и Совнаркому; народному комиссару по военным делам Л. Д. Троцкому поручить очистить красноармейские части от провокаторов и «наёмников империализма»; направить в Курск — Льгов чрезвычайную комиссию для подавления провокаций и установления порядка.

Второе заседание было открыто под председательством М. М. Лашевича 5 июля 1918 года. Обсуждались проблемы Украины (частично оккупированной германскими войсками); конституции; смертной казни (неоднократные упоминания этого вопроса были встречены возгласами из зала «Долой смертную казнь!»; Свердлов произнёс речь о необходимости этой меры, ему возразила от имени левых эсеров М. А. Спиридонова, высказавшись за революционный террор, но против смертной казни); вопросы крестьянства (с критикой большевистской политики в деревне выступила Спиридонова); затем обстоятельное выступление Ленина, затрагивающее множество вопросов и встреченное бурными аплодисментами; далее речь левого эсера Камкова и продолжительные споры по вопросу о Брестском мире и призывы левых эсеров к его разрыву.

6 — 8 июля. Перерыв в работе Съезда

6 июля 1918 года, около трёх часов дня левые эсеры Яков Блюмкин и Николай Андреев осуществили убийство германского посла графа Мирбаха, проникнув в особняк посольства по поддельным документам и скрывшись с места преступления. Таким образом, с помощью террористического акта против «агентов империализма» ЦК левых эсеров рассчитывал повлиять на политику советской власти, которую не могли изменить легитимным путём — спровоцировать Германию на разрыв Брестского мира и заставить большевиков отказаться от «позорной политики соглашательства». Председатель ВЧК Ф. Э. Дзержинский прибывший в штаб левых эсеров, чтобы арестовать террористов, сам оказался арестован. В связи с этими событиями около шести часов вечера 6 июля фракция левых эсеров была в полном составе арестована в Большом театре, так же как и представители остальных партий, кроме большевиков (всего 450 человек).

Из воспоминаний Якова Петерса:

Тут как раз позвонил Троцкий или Владимир Ильич — не помню — и сказал, чтобы Лацис остался в ВЧК, а я вместе с другими пошел в Большой театр и арестовал фракцию левых эсеров. Мы пошли в театр... Кто-то из нас вышел на сцену, объявил, что собирается фракция большевиков, и чтобы все большевики выходили из театра. При выходах же мы установили проверку документов и выпускали сначала только коммунистов. Но, понятно, очень скоро эта хитрость была обнаружена эсерами и др., но они ничем на это не реагировали... Потом стали пускать по рекомендациям, по документам. В конце концов, в театре остались левые эсеры, интернационалисты и беспартийные. Помню, что некоторые из них волновались, задавали вопрос, что это значит, так как положение им было неизвестно.

До позднего вечера изолированные левые эсеры проводили совещания, решали организационные вопросы, переизбрали бюро фракции и приняли декларацию по поводу убийства Мирбаха, которую намеревались зачитать после возобновления работы Съезда, затем пели революционные песни и, наконец, устроились спать. В это время в Москве разворачивалось вооружённое противостояние. К рассвету 7 июля восстание левых эсеров было подавлено. В ночь на 8 июля арестованные левые эсеры были разоружены и перемещены в Малый театр, так как 9 июля в Большом театре должна была возобновиться работа Съезда.

9 — 10 июля

Третье заседание началось 9 июля в 14-30 под председательством Свердлова. Первым выступал Троцкий с докладом о только что произошедших в Москве событиях, резко осудив действия левых эсеров и заявив: «эта партия убила себя в дни 6 и 7 июля навсегда». Партия левых социалистов-революционеров, её судьба и отношения большевиков к левым эсерам были одним из главных предметов обсуждения, высказывались резко негативные оценки. Съезд принял решение исключить из состава Советов левых эсеров, поддержавших политическую линию ЦК своей партии, и оставить возможности к сотрудничеству для тех организаций левых эсеров, что «отрекутся» от своего ЦК. Кроме этого вопроса, на третьем заседании снова поднимался продовольственный вопрос. В конце дня И. А. Теодорович огласил резолюцию от большевиков о борьбе с голодом, которая была принята.

Четвёртое заседание началось в 3 часа 15 минут дня 10 июля под председательством В. А. Аванесова. Были заслушаны:
1) доклад Мандатной комиссии (докладчик В. Н. Максимовский);
2) предложение Аванесова об аннулировании постановления о поименном голосовании;
3) доклад Троцкого об организации Красной Армии.

Съезд принял Конституцию РСФСР 1918 г. Съезд официально одобрил идею применения против противников советской власти «массового террора».

Ссылки

• [elib.shpl.ru/ru/nodes/10868-pyatyy-vserossiyskiy-s-ezd-sovetov-rabochih-soldatskih-krestyanskih-i-kazachih-deputatov-stenograficheskiy-otchet-m-1918#page/1/mode/grid/zoom/1 Стенографический отчёт на сайте Государственной публичной исторической библиотеки]
• [www.hist.msu.ru/ER/Etext/cnst1918.htm Текст Конституции РСФСР 1918 г.]
• [constitution.garant.ru/history/act1600-1918/5403/ Постановление V Всероссийского съезда Советов «Об организации красной армии»]

Отрывок, характеризующий V Всероссийский съезд Советов

– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.
В один день он сводил графиню в католический храм, где она стала на колени перед алтарем, к которому она была подведена. Немолодой обворожительный француз положил ей на голову руки, и, как она сама потом рассказывала, она почувствовала что то вроде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grace [благодать].
Потом ей привели аббата a robe longue [в длинном платье], он исповедовал ее и отпустил ей грехи ее. На другой день ей принесли ящик, в котором было причастие, и оставили ей на дому для употребления. После нескольких дней Элен, к удовольствию своему, узнала, что она теперь вступила в истинную католическую церковь и что на днях сам папа узнает о ней и пришлет ей какую то бумагу.
Все, что делалось за это время вокруг нее и с нею, все это внимание, обращенное на нее столькими умными людьми и выражающееся в таких приятных, утонченных формах, и голубиная чистота, в которой она теперь находилась (она носила все это время белые платья с белыми лентами), – все это доставляло ей удовольствие; но из за этого удовольствия она ни на минуту не упускала своей цели. И как всегда бывает, что в деле хитрости глупый человек проводит более умных, она, поняв, что цель всех этих слов и хлопот состояла преимущественно в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу иезуитских учреждений {о чем ей делали намеки), Элен, прежде чем давать деньги, настаивала на том, чтобы над нею произвели те различные операции, которые бы освободили ее от мужа. В ее понятиях значение всякой религии состояло только в том, чтобы при удовлетворении человеческих желаний соблюдать известные приличия. И с этою целью она в одной из своих бесед с духовником настоятельно потребовала от него ответа на вопрос о том, в какой мере ее брак связывает ее.
Они сидели в гостиной у окна. Были сумерки. Из окна пахло цветами. Элен была в белом платье, просвечивающем на плечах и груди. Аббат, хорошо откормленный, а пухлой, гладко бритой бородой, приятным крепким ртом и белыми руками, сложенными кротко на коленях, сидел близко к Элен и с тонкой улыбкой на губах, мирно – восхищенным ее красотою взглядом смотрел изредка на ее лицо и излагал свой взгляд на занимавший их вопрос. Элен беспокойно улыбалась, глядела на его вьющиеся волоса, гладко выбритые чернеющие полные щеки и всякую минуту ждала нового оборота разговора. Но аббат, хотя, очевидно, и наслаждаясь красотой и близостью своей собеседницы, был увлечен мастерством своего дела.
Ход рассуждения руководителя совести был следующий. В неведении значения того, что вы предпринимали, вы дали обет брачной верности человеку, который, с своей стороны, вступив в брак и не веря в религиозное значение брака, совершил кощунство. Брак этот не имел двоякого значения, которое должен он иметь. Но несмотря на то, обет ваш связывал вас. Вы отступили от него. Что вы совершили этим? Peche veniel или peche mortel? [Грех простительный или грех смертный?] Peche veniel, потому что вы без дурного умысла совершили поступок. Ежели вы теперь, с целью иметь детей, вступили бы в новый брак, то грех ваш мог бы быть прощен. Но вопрос опять распадается надвое: первое…
– Но я думаю, – сказала вдруг соскучившаяся Элен с своей обворожительной улыбкой, – что я, вступив в истинную религию, не могу быть связана тем, что наложила на меня ложная религия.
Directeur de conscience [Блюститель совести] был изумлен этим постановленным перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом. Он восхищен был неожиданной быстротой успехов своей ученицы, но не мог отказаться от своего трудами умственными построенного здания аргументов.
– Entendons nous, comtesse, [Разберем дело, графиня,] – сказал он с улыбкой и стал опровергать рассуждения своей духовной дочери.


Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.
И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.
По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
– У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного.
Князь Василий, последнее время особенно часто забывавший то, что он говорил, и повторявший по сотне раз одно и то же, говорил всякий раз, когда ему случалось видеть свою дочь.
– Helene, j'ai un mot a vous dire, – говорил он ей, отводя ее в сторону и дергая вниз за руку. – J'ai eu vent de certains projets relatifs a… Vous savez. Eh bien, ma chere enfant, vous savez que mon c?ur de pere se rejouit do vous savoir… Vous avez tant souffert… Mais, chere enfant… ne consultez que votre c?ur. C'est tout ce que je vous dis. [Элен, мне надо тебе кое что сказать. Я прослышал о некоторых видах касательно… ты знаешь. Ну так, милое дитя мое, ты знаешь, что сердце отца твоего радуется тому, что ты… Ты столько терпела… Но, милое дитя… Поступай, как велит тебе сердце. Вот весь мой совет.] – И, скрывая всегда одинаковое волнение, он прижимал свою щеку к щеке дочери и отходил.
Билибин, не утративший репутации умнейшего человека и бывший бескорыстным другом Элен, одним из тех друзей, которые бывают всегда у блестящих женщин, друзей мужчин, никогда не могущих перейти в роль влюбленных, Билибин однажды в petit comite [маленьком интимном кружке] высказал своему другу Элен взгляд свой на все это дело.
– Ecoutez, Bilibine (Элен таких друзей, как Билибин, всегда называла по фамилии), – и она дотронулась своей белой в кольцах рукой до рукава его фрака. – Dites moi comme vous diriez a une s?ur, que dois je faire? Lequel des deux? [Послушайте, Билибин: скажите мне, как бы сказали вы сестре, что мне делать? Которого из двух?]