Перестрелка в Северном Голливуде

Перестрелка в Северном Голливуде
Место атаки	Северный Голливуд, Лос-Анджелес, Калифорния, США
Цель атаки	Сотрудники полиции и гражданское население
Дата	28 февраля 1997 9:17 — 10:01 UTC-8
Оружие	АК—47, HK91 и AR-15 с модифицированными барабанными магазинами на 100 патронов. Два пистолета Beretta 92.
Погибшие	2 (преступники)
Раненые	17
Террористы	Лари Филипс и Эмиль Матасариану

Перестрелка в Северном Голливуде — перестрелка между двумя грабителями (Лари Филипсом и Эмилем Матасариану) и полицией, произошедшая 28 февраля 1997 года в Северном Голливуде — северной части Лос-Анджелеса (штат Калифорния). Перестрелка началась после того, как Филипс и Матасариану были замечены при ограблении отделения «Bank of America». На основе этих событий в 2003 году был снят художественный фильм «44 минуты» (44 Minutes: The North Hollywood Shoot-Out).

Лари Филипс и Эмиль Матасариану

Лари Филипс
Larry Eugene Phillips Jr
Имя при рождении:	Ларри Юджин Филипс мл.
Дата рождения:	20 сентября 1970(1970-09-20)
Место рождения:	Уест-Хилл, Калифорния, США
Гражданство:	США США
Дата смерти:	28 февраля 1997(1997-02-28) (26 лет)
Место смерти:	Северный Голливуд, Лос-Анджелес, Калифорния, США
Причина смерти:	Самоубийство
Принадлежность:	Банда: «Бандиты большого дела»
Работа:	Грабитель банков
Преступления
Преступления:	3 эпизода ограбления банков, 2 эпизода нападения на инкассаторов, незаконное хранения оружия, покушение на жизнь сотрудников полиции.
Период совершения:	1) 20 июля — 29 октября 1993 2) 14 июня 1995 — 28 февраля 1997
Регион совершения:	1) Колорадо, США, 2) Калифорния, США
Мотив:	Желание разбогатеть
Дата ареста:	29 октября 1993 года
Обвинялся в:	Незаконном хранении оружия
Признан виновным в:	Незаконном хранении оружия
Наказание:	3,5 месяца тюремного заключения + 3 года условного заключения

Эмиль Матасариану
Emil Mătăsăreanu
Имя при рождении:	Эмиль Десебель Матасариану
Дата рождения:	19 июля 1966(1966-07-19)
Место рождения:	Бухарест, Румыния
Гражданство:	США США
Дата смерти:	28 февраля 1997(1997-02-28) (30 лет)
Место смерти:	Северный Голливуд, Лос-Анджелес, Калифорния, США
Причина смерти:	Последствия многочисленных огнестрельных ранений ног и большая потеря крови.
Принадлежность:	Банда: «Бандиты большого дела»
Работа:	Грабитель банков
Преступления
Преступления:	3 эпизода ограбления банков, 2 эпизода нападения на инкассаторов, незаконное хранения оружия, покушение на жизнь сотрудников полиции и убийство полицейского
Период совершения:	1) 20 июля — 29 октября 1993 2) 14 июня 1995 — 28 февраля 1997
Регион совершения:	Колорадо (1993), Калифорния (1995—1997)
Мотив:	Желание разбогатеть
Дата ареста:	29 октября 1993 года
Обвинялся в:	Незаконном хранении оружия
Признан виновным в:	Незаконном ношении оружия
Наказание:	3,5 месяца тюремного заключения + 3 года условного заключения

Ларри Юджин Филипс мл. родился 20 сентября 1970 года в городке на востоке Калифорнии. С детства у него были проблемы с полицией. Не менее 3 раз он задерживался полицейскими до 18 лет за кражи из магазинов. Эмиль Матасариану родился 19 июля 1966 года в столице Румынии — Бухаресте. Когда Эмилю исполнилось 10 лет, семья перебралась жить в Калифорнию. Преступники познакомились в 1989 году в городке Венис (штат Калифорния, США). В то время они вместе посещали один из тренажёрных залов города и увлекались культуризмом. У обоих были проблемы с деньгами и работой. В начале 1993 года Филипс предложил другу организовать совместную банду для налётов на банки и автомобили инкассации, где он сам был бы лидером, а Матасариану — ростом 1,92 метра и весом более 130 килограмм — вышибалой. В банде была строгая дисциплина, и Матасариану чётко и быстро выполнял все приказы Филипса, однако и у него была своя «ахиллесова пята» — эпилепсия.

Первое совместное преступление они совершили 20 июля 1993 года в городке Литлтон, штат Колорадо, напав на машину инкассации, перевозившей деньги в хранилище «First Bank». Преступление было плохо организовано, и грабители ушли лишь с 1/4 суммы, перевозимой в автомобиле, к тому же во время перестрелки один из охранников едва не застрелил Филипса. После этого грабители «залегли на дно».

Однако 29 октября 1993 года в городке Глендейл, штат Калифорния, Ларри Филипс и Эмиль Матасариану были арестованы полицией за превышение скорости, при обыске автомобиля были обнаружены две полуавтоматические винтовки, два пистолета, более 1600 патронов калибра 7,62 × 39 мм, более 1200 патронов калибра 9 мм, две рации, два бронежилета и более десятка дымовых гранат, на весь арсенал ни у Филипса, ни у Матасариану не было разрешения. Полицейские предъявили им обвинения в незаконном хранении оружия и возможном ограблении инкассаторов в Колорадо, но второе обвинение им доказать не удалось, так как не нашлось ни одной улики. В итоге Эмиля Матасариану и Ларри Филипса приговорили к 3,5 месяцам тюремного заключения и трём годам условного заключения после освобождения.

После выхода из тюрьмы оба взялись за старое, приобрели тот же арсенал и маски, и 14 июня 1995 года в городке Брингс, штат Калифорния, совершили ограбление инкассаторов на сумму более 500 000 USD, в перестрелке с бандитами погиб охранник Герман Кук и был тяжело ранен водитель. В конце апреля 1996 года у них закончились деньги, и в мае 1996 года с перерывом в 3 дня они совершают два дерзких налёта на отделения «Bank of America» в Сан-Франциско, штат Калифорния, похищая в общей сумме 2 000 000 USD. После этого они становятся знаменитыми, и СМИ, окрестив их «Бандитами большого дела» (из-за крупных сумм похищенного и продуманности планов), начинают писать о бандитах в газетах. Полиция не может определить их месторасположение.

Перестрелка

Утром 28 февраля 1997 года Лари Филипс и Эмиль Матасариану подъехали к северной стоянке отделения «Bank of America». При себе у них были автоматы АК, HK91 и AR-15 с модифицированными барабанными магазинами на 100 патронов. Кроме того, у них было два пистолета Beretta 92 и порядка 3300 патронов. Они были одеты в изготовленную из арамида самодельную броню. Перед ограблением они приняли фенобарбитал — успокаивающее средство.

В 9:17, через семнадцать минут после открытия, грабители вошли в банк и установили таймеры на своих часах на 8 минут (ранее они подсчитали, что полиция приезжает на место вызова через 8 минут). Однако с самого начала всё пошло не по плану. На пути в банк они были замечены проезжавшими рядом офицерами полиции — Лореном Фарреллом и Мартином Переллом. Войдя в банк, преступники сразу же запугали всех находящихся там, открыв огонь в воздух. Внутри банка ими было произведено от 50 до 100 выстрелов. Затем они заставили находившихся в банке людей лечь на пол, а управляющего Джона Виллиграна открыть банковский сейф. Но тут ещё один момент нарушил первоначальные планы. За несколько дней до ограбления в банке сменили время доставки денег, и вместо предполагаемых преступниками 750 000 долларов на месте они смогли забрать только 303 505 долларов. Тем временем, ранее заметившие грабителей полицейские заняли позиции у банка и вызвали все находящиеся поблизости патрули, которые по прибытии окружили банк со всех сторон.

В 9:25 таймеры дали сигнал, что 8 минут истекли, и грабители покинули банк. Филипс вышел через северную дверь банка, ожидая увидеть 2—3 подъезжающие полицейские машины. Но, увидев порядка 20 полицейских, кричащих ему «Бросай оружие!» и «Сдавайся!», не раздумывая открыл по ним шквальный огонь из своего автомата. Матасариану вышел из южной двери банка и также открыл огонь по полицейским. Патроны, которыми были заряжены автоматы грабителей, были бронебойными и пробивали кузова полицейских машин, не давая возможности полицейским спрятаться за ними. Первые пули попадали в укрывающихся за полицейской машиной случайных прохожих — семейную пару Трейси и Майкла Фишера. Майкл получил ранение в нижнюю часть спины, а Трейси в обе ноги. При этом оружие, использованное полицейскими — пистолеты и ружья — не позволяло им вести адекватный ответный огонь. А расстояние почти в 40 метров делало затруднительным попадание в голову. Не имея возможности нанести грабителям значительный урон, несколько полицейских взяли семь винтовок и боеприпасы из находившегося неподалеку оружейного магазина. Для подмоги был вызван SWAT.

Спустя семь минут после начала перестрелки — в 9:32 — Матасариану сел в свой автомобиль и крикнул Филипсу, чтобы тот сделал то же самое. Но Ларри Филипс, не садясь в автомобиль, достал из багажника дополнительные магазины и продолжил вести огонь по полицейским. Матасариану вскоре присоединился к напарнику и тоже продолжил перестрелку. Следующим раненым оказался сержант Дин Хейнз, получивший пулю в плечо. В то же самое время офицер Джеймс Борман, вооружённый помповым ружьем 12 калибра и находящийся в 30 метрах слева от Ларри Филипса, произвёл в него три выстрела. Дробь попала в верхнюю часть тела Филипса, и под воздействием силы удара Филипс наклонился вправо, из-за этого на мгновение Борману показалось, что ему удалось всё же ранить преступника, но спустя всего несколько секунд разозлённый Филипс развернулся в его сторону и обрушил град пуль на газетный киоск, за которым прятался Борман и офицеры полиции Стивен Гай и Джулия Джиллиан. Борман сразу получил два ранения — в поясницу и бедро. Джиллиан и Гай ползком добрались до расположенной рядом с киоском парковки и укрылись за двумя пикапами. Некоторое время они оставались в безопасности.

Затем преступник развернулся и открыл огонь по полицейским, стреляющим в него к северу от банка — первым ранение в ногу получил офицер Мартин Витфелд, и ещё несколько офицеров оказались раненными следом за ним. Тем временем к месту уже прибыли первые репортёры и начали снимать перестрелку в прямом эфире. Разозлившийся Филипс произвёл 9 выстрелов по журналистскому вертолёту, но пули не долетели до цели. Затем увидев, как раненый им Борман встаёт и пытается укрыться в здании, находящемся неподалеку, он открыл по нему огонь, однако пули разбили стеклянную входную дверь здания, не попав в полицейского.

Тем временем Эмиль Матасариану заметил укрывающихся за автомобилями офицеров Гайа и Джиллиан и открыл по ним шквальный огонь. Первым ранения в колено и плечо получил Гай, за ним пуля попала в бедро офицера Джиллиан.

В это время раненные офицеры Хейнз и Витфелд побежали за дерево, так как не моли укрыться за машинами. Филипс открыл по ним шквальный огонь, первым на землю упал Хейнз, Витфелд пробежал около 7 метров и, получив сразу три ранения — в обе ноги и грудь, потерял сознание.

В 9:43 утра на место перестрелки прибыл полицейский спецназ. С помощью бронированной машины они прорвались на линию огня и спасли офицеров Витфелда и Хейнза, а также забирали раненных гражданских Майкла и Трейси Фишер. Другой полицейский в это же время, рискуя жизнью, подъехал на полицейском автомобиле к раненным Джиллиан и Гаю и эвакуировал их из зоны обстрела Матасариану.

Зная, что спецназ вооружён автоматами, Филипс и Матасариану вновь сгруппировались и заняли позицию для стрельбы на автостоянке к северу от банка. Но внезапно Ларри Филипс отделился от напарника и пешком двинулся по направлению к прилегающему жилому району, не прекращая обстреливать полицейских. Матасариану же, наоборот, попытался уехать в противоположном направлении, но полицейские прострелили все четыре шины автомобиля, и это стало практически невозможно. Тем временем Филипс, укрывшись от полицейских пуль за припаркованным у обочины грузовиком, перезарядил автомат. Он вышел и продолжил стрелять, однако один из офицеров ранил Филипса в большой палец левой руки. На 15-м выстреле автомат дал осечку, в результате чего в стволе перекосился патрон, но Филипс не смог его вытащить и продолжить стрелять как раз из-за этого ранения. Он бросил автомат и продолжил вести огонь из пистолета Beretta 92. Произведя четыре выстрела в сторону полицейских, Филипс понял, что иного выхода у него нет, он показал им «средний палец», а затем выстрелил себе в голову в 9:53 утра. Одновременно с этим он получил пулю в спину, которая разрывает ему позвоночник.

В 9:56 Матасариану, не имевший возможности скрыться (его машина была повреждена в перестрелке), попытался пересесть в расположенный на улице пикап, но не нашёл в нём ключи. Он продолжил стрелять в полицейских, прикрываясь пикапом. Полицейские смогли ранить его 17 раз в обе ноги выстрелами из-под машины в 10:01 утра. Спустя 70 минут, в 11:11, так и не дождавшись скорой помощи, Матасариану умер от потери крови на месте происшествия.

Последствия

В перестрелке участвовало около 350 полицейских. Было ранено 17 человек — 11 полицейских и 6 гражданских лиц, но никто, кроме грабителей, не погиб. Перестрелка выявила недостатки в вооружении и обмундировании полиции Лос-Анджелеса. В ходе перестрелки закованные в кевларовую броню и вооружённые штурмовыми винтовками грабители были неуязвимы для вооружённых ружьями и пистолетами полицейских. После этого инцидента полиция стала вооружаться автоматами М16. Кроме того, для дополнительной защиты от преступников двери полицейских автомобилей стали усиливаться специальными вставками (в ходе перестрелки пули, выпущенные грабителями, проходили насквозь через полицейские машины).

Семья Матасариану подала в суд на отделение полиции Лос-Анджелеса, обвинив его в том, что полицейские не позволили оказать ему медицинской помощи. По делу не было вынесено решения, и позже оно было закрыто.

См. также

• 44 минуты (англ.) — фильм, снятый на основе этой перестрелки.
• «44 Minutes» — песня метал-группы Megadeth с альбома Endgame, посвящённая этим событиям.

Ссылки

• [www.cqb.com.ua/LAshootout.htm Видео с реконструкцией перестрелки]

Отрывок, характеризующий Перестрелка в Северном Голливуде

Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.