Альтерман, Ицхак
| Ицхак Альтерман | |
| יצחק אלתרמן | |
| Род деятельности: | |
|---|---|
| Язык произведений: | |
А́льтерман Ицхак (1881, Уваровичи, Могилёвская губерния — 1939, Тель-Авив, Палестина) — педагог, ивритский детский поэт.
Ицхак бен Арье Альтерман (ивр. יצחק בן אריה אלתרמן 3 июня 1881 — 2 февраля 1939), педагог, учитель и детский ивритский поэт. Отец израильского поэта Натана Альтермана.
Биография
Родился 3 июля 1881 г. в белорусском местечке Уваровичи Гомельского уезда Могилевской губернии (ныне в Буда-Кошелёвском районе, Гомельская область). Получил традиционное образование, затем окончил общую школу.
Ещё с юности у него была склонность к образованию и педагогике. Он начал работать в Варшаве учителем в маскильской школе (бет-сефер метукан) Арона Любошицкого в Варшаве — все предметы там преподавались на иврите.[1] Благодаря практике в школе он почувствовал, что ивритскому образованию не достает основания — детского сада. Для детских садов необходимы были дошкольные педагоги. Вместе со своим другом Йехиэлем Гальпериным в 1910 году он основал в Варшаве фребелевские курсы для детсадовских воспитательниц. Воспитательницы, окончив эти курсы, принимались за работу и так возникла сеть ивритских детских садов. Среди выпускниц варшавских курсов Альтермана и Гальперина — идишская поэтесса Кадя Молодовская, актриса театра «Габима» Хана Ровина.
Также Альтерман принимал активное участие в общей ивритской культурной работе, участвовал в Обществе любителей языка иврит. В его доме собирались ивритские писатели и деятели культуры[2]. В польский период жизни Альтерман тесно общался с И. Л. Перецем, Х. Н. Бяликом и др.
Во время Первой мировой войны Альтерман, как и многие польские евреи-беженцы, оказался в Москве, где в 1917—1918 годах руководил курсами иврита для воспитательниц при «Тарбуте».
В те же годы издавал вместе с Йехиэлем Гальпериным и при постоянном участии Якова Фихмана журнал на иврите «Садик» (הגנה[3] — «Периодическое издание для ивритских детских садов по теории и практике»), который выходил раз в два месяца, здесь среди прочего публиковались ноты для детских песенок.
Журнал, с одной стороны, конструировал ивритскую культуру детства, приглашая поэтов писать стихи для малышей, колыбельные и прочее, чего на иврите не существовало. С другой стороны, он был призван повышать уровень языкового образования женщины. В силу социального стереотипа именно женщины стали работниками детских садов. Но при этом иврит традиционно был мужским языком, поэтому женщин было необходимо учить с нуля.[4]
Из Москвы курсы переместились вместе с Альтерманом и Гальпериным в Одессу. С началом Гражданскй войны — в Киев. В Киеве он, как уже можно догадаться, также открыл курсы воспитательниц для где сеть детских садов «Тарбута», финансировавшейся Моше Златопольским и семейством Персицев.
С 1920 по 1925 жил в Кишиневе, где также открыл курсы воспитательниц.
В сентябре 1921 года он участвовал в двенадцатом Сионистском конгрессе, проводившемся в Карлсберге.
В 1925 переехал в Палестину, поселился в Тель-Авиве и был назначен генеральным инспектором по детскими садами в Палестине. В 1934 был назначен главой департамента по ивритскому образованию в Тель-Авиве.
Выпускал сборники игровых стишков и песенок на иврите для дошкольников — методички для воспитательниц. В одной из них, «Фребельские игры — стишки, игры и пьесы для детских садов и школ» (опубликована впервые в Вильне в 1913, переиздана в Варшаве в 1922), была также впервые напечатана сочиненная Альтерманом и позже широко известная песенка «Тайш» (תַּיִשׁ) — «Козёл» («У нас есть козёл, у козла борода»). Эта песенка дана в книге с аккомпанементом и описанием игры для детей, а с годами у неё появились разные версии текста (в том числе на идише) и мелодии.
Был женат на Бейле Лейбович. Дети: поэт Натан Альтерман и Лея.
Умер в 1939, в 57 лет. Похоронен на кладбище Трумпельдор.
Напишите отзыв о статье "Альтерман, Ицхак"
Примечания
- ↑ Подробнее о варшавской гимназии «Га-иври» [www.rujen.ru/index.php/ЛЮБОШИЦКИЙ_Арон см. в Российской еврейской энциклопедии].
- ↑ Подробнее [www.tidhar.tourolib.org/tidhar/view/3/1406 см. в Энциклопедии пионеров и строителей Израиля (на иврите).]
- ↑ В современной орфографии название должно бы писаться как הגינה. Иначе написание совпадает с названием Хаганы — еврейской палестинской самообороны, что совершенно некстати.
- ↑ Приблизительный перевод по книге Кеннета Мосса «Еврейское Возрождение во время русской революции». См. [books.google.com/books?id=cHE1RO7cq2AC&pg=PA202&dq=ha-Ginah&hl=en&ei=RvgQToWuA8qhOobL2K4L&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=2&ved=0CC4Q6AEwAQ#v=onepage&q=ha-Ginah&f=false Kenneth B. Moss. Jewish renaissance in the Russian revolution. P.202.]
Ссылки
- [www.zemer.co.il/artist.asp?id=203 Послушать песенки Ицхака Альтермана]
Отрывок, характеризующий Альтерман, Ицхак
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.
В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
