Байтеряков, Габдуллатиф Хабибуллович

Габдуллатиф Хабибуллович Байтеряков
Дата рождения:	29 марта 1873(1873-03-29)
Место рождения:	деревня Ташлыкуль, Богадинская волость, Белебеевский уезд
Дата смерти:	1951(1951)
Место смерти:	Уфа, Башкортостан
Партия:	беспартийный
Род деятельности:	Депутат Государственной думы Российской империи IV созыва

Габдуллати́ф Хабибу́ллович Байтеря́ков (29 марта 1873—1951) — российский политик, депутат IV Государственной думы Российской империи от Уфимской губернии.

Биография

Габдуллатиф Хабибуллович Байтеряков, татарин, мусульманского вероисповедания, крестьянин деревни Ташлыкуль, родился 29 марта 1873 года. Окончил начальную русско-татарскую школу и после её окончания в 1887 году поступил в Оренбургскую татаро-башкирскую учительскую школу.

С 1894 служил в армии, ушёл в запас в 1899 году в звании унтер-офицера. После службы в армии работал работал в Давлекановском лесничестве вплоть до повторного призыва во время русско-японской войны 1904—1905 года. С 1908 заведующий по конско-воинской повинности, затем счетовод в Богадинском волостном правлении (годовое жалованье 400 рублей). Гласный Белебеевского уездного земского собрания. Земледелец (4,6 десятины надельной и 10 десятин собственной земли).

В 1912 году был избран в IV Государственную Думу от уфимской губернии, входил в мусульманскую фракцию, являлся членом земельной комиссии до мая 1917 года.

После Oктябрьской революции Габдуллатиф Байтеряков отошёл от государственной деятельности и работал в общественных и корпоративных организациях в Уфе (1920—1921 г.г. работал в Буздякском хлебозаготовительном пункте. В 1924—1929 году - бухгалтер Буздякского кредитного товарищества). В связи с его принадлежностью к дореволюционному парламенту он расценивался советской властью как «ненадёжный элемент»: в 1928 году комиссия башкирского Наркомпроса исключила детей Байтерякова из высших учебных заведений как детей «классово чуждого элемента». Байтеряков в заявлении в Башнаркомат рабоче-крестьянской инспекции писал:

… такой взгляд, по моему, ошибочен, потому что я хотя был членом IV Государственной думы, но по выбору от крестьянского населения, как сам крестьянин потомственный, а не от помещиков или купцов. Я, будучи членом Думы, принадлежал к левому крылу её и защищал интересы крестьянства, что может быть известно следившим за работой Думы, откуда вернулся домой в мае месяце 1917 года и с тех пор живу в своей волости и работаю на общественных и кооперативных организациях, занимаюсь сельскохозяйством лично. Право голоса в выборах Советской власти имею, среднего состояния (имею 2-х лошадей и 1 корову) и, следовательно, нет места называть меня чуждым элементом…

Инспекция решила дать возможность детям Байтерякова доучиться, лишив их стипендии, но решением Башнаркомпроса они были исключены. Сам Байтеряков в 1929 году был ложно обвинён и отбывал ссылку в Архангельске до 1932 года. После возвращения Габдуллатиф Байтеряков проживал в Уфе, где и скончался в 1951 году. После своей смерти он был реабилитирован.

Литература

• Парламентаризм в Башкортостане: История и современность; Документы и материалы / Сост.: В. Г. Aзнагулов, З. Г. Хамитова. — Кн. 2. — Уфа: ГРИ «Башкортостан»; 2005. — ISBN 5-8258-0204-5.
• Мясникова О. С. Мусульманское население г. Петрограда в 1914 — нач. 1917 гг.; Дис. канд. ист. Наук. — СПб., 2004.
• Кирьянов И. К. Российские парламентарии начала XX века: новые политики в новом политическом пространстве: дис. докт. истор. наук. — Пермь, 2009.
• Мусульманские депутаты Государственной думы России 1906—1917 гг. — Уфа, 1998. — С. 274—275, 369, 283.

См. также

• Государственная дума Российской империи IV созыва

Отрывок, характеризующий Байтеряков, Габдуллатиф Хабибуллович

Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.