Борг, Бернхард фон дер

Бернхард фон дер Борх Bernhard von dem Borch
ландмейстер Тевтонского ордена в Ливонии
1471 — 1483
Предшественник:	Йоханн Вальдхаун фон Герсе
Преемник:	Иоганн Фридрих фон Лоринкгофен
Вероисповедание:	католик
Смерть:	1486 или 1488

Бернхард фон дер Борх (ум. 1486/1488) — 41-й ландмейстер Тевтонского ордена в Ливонии (1471—1483).

Биография

Происходил из вестфальского города Зост. Сохранились имена его родителей: Фридрих фон дер Борг и Альверт Брейтхаузен. Семья Боргов владела в Вестфалии рядом замков. Рыцарем-крестоносцем стал предположительно в 1451 году в Раквере, в Ливонский орден вступил в 1471 году, где начал быстро продвигаться по иерархической лестнице.

В 1471 году занимал должность комтура замка Алуксне, а затем был назначен ландмаршалом Ливонского Ордена. Во время правления ливонского магистра Иоганна Вальдхауна фон Герсе (1470—1471) Бернхард фон дер Борх возглавил оппозицию и добился его свержения. В марте 1471 года ливонский магистр Иоганн фон Вальдхаун Герсе был отстранен от власти и заключен в Венден. Ландмаршал Бернхард фон дер Борх был избран новым ландмейстером Тевтонского Ордена в Ливонии. В январе 1472 года на ландтаге в Вольмаре был заключен 10-летний мир между Ливонским Орденом, Рижским архиепископством и городом Ригой. Но Вольмарский мир не урегулировал всех противоречий между ливонским магистром и рижским архиепископом. Рижский архиепископ Сильвестр Стодевешер (1448—1479) жаловался на магистра папе римскому и германским князьям, заключил союз с дерптским епископом и Швецией, укреплял свои замки и нанимал за границей наемников. Курляндский и замландский епископы безуспешно пытались примирить ливонского магистра с рижским архиепископом. 3 марта 1477 года на новом ландтаге в Вольмаре соперники возобновили 10-летний мирный договор. Однако рижский архиепископ Сильвестр не прекратил своих враждебных действий и отлучил город Ригу от церкви. Ливонский магистр Бернхард фон дер Борх ездил в Рим, откуда 19 ноября 1477 года привез папское разрешение снять отлучение. В августе 1478 года ливонский магистр, дворянство и города подали папе римскому обширную жалобу на действия рижского архиепископа. В декабре 1477 года в замок Салис на помощь архиепископу Сильвестру прибыло 200 шведских солдат. Магистрат Риги отказался предоставить военную помощь магистру в борьбе против архиепископа. Тогда Бернхард фон дер Борх с орденским войском осадил замок Салис, который через неделю был взят. Шведы сдались и получили разрешение с оружием вернуться на родину. Затем магистр захватил все архиепископские замки. Рижский архиепископ Сильвестр укрылся в Кокенгаузене, который был также захвачен ливонскими рыцарями. Сильвестр Стодевешер был отстранен от должности заключен в кокенгаузенскую темницу. После этого ливонский магистр Бернхард фон дер Борх торжественно вступил в Ригу и овладел всем рижским архиепископством. Магистр назначил новым рижским архиепископом своего двоюродного брата, ревельского епископа Симона фон дер Борха. В июле 1479 года Сильвестр Стодевешер скончался в тюремном заключени в Кокенгаузене. В августе 1479 года папа римский Сикст издал специальную буллу, в которой отлучил от церкви ливонского магистра Бернхарда фон дер Борха и его сторонников. Папа римский назначил новым рижским архиепископом орденского прокуратора Стефан фон Грубена. Но ливонский магистр Бернхард фон дер Борх и рижский архиепископ Симон фон дер Борх отказались исполнять папское решение.

С 1472 года ливонский магистр Бернхард фон дер Борх начал реализацию политики укрепления власти ордена в Ливонии и агрессию в отношении соседних территорий. В 1473 году истекало девятилетнее перемирие между Ливонским Орденом и Псковской республикой. Псковские и ливонские послы встретились в Нарве для переговоров, но не смогли добиться никаких результатов. Псковичи обратились за помощью к великому князю московскому Ивану III Васильевичу. В конце того же 1473 года в Псков прибыло большое русское войско под командованием таланливого московского воеводы князя Даниила Дмитриевича Холмского, который стал готовиться к войне против Ордена. Ливонские власти, обеспокоенные военными приготовлениями, спешно выслали своё посольство на переговоры в Псков. В 1474 году в Пскове было заключено 30-летнее перемирие между Ливонским Орденом и Псковской республикой. Согласно условиям перемирия, дерптский епископ должен был выплачивать великому князю московскому «древнюю юрьевскую дань», которую раньше ливонцы платили древнерусским князьям. В 1480 году, стремясь расширить территорию ордена и предотвратить расширение влияния Великого княжества Московского в Псковской республике, при этом надеясь на нейтралитет Великого княжества Литовского, он выступил в поход на Псков с целью подчинения республики. Тридцатилетнее русско-ливонское перемирие не соблюдалось обеими сторонами. В ливонских городах были задержаны и ограблены псковские купцы. В ответ псковичи посадили в темницу ливонских купцов. В 1478 году псковичи совершили набег на приграничные орденские владения.

1 января 1480 года началась война между Ливонским Орденом и Псковской республикой. Ливонские рыцари-крестоносцы совершили набег на псковские земли, взяли город Вышгородок и перебили всех жителей. 20 января ливонцы осадили псковский пригород Гдов и выжгли его посад. Псковичи обратились за помощью к великому князю московскому, который отправил к ним своё войско под командованием князя Андрея Никитича Ногтя-Оболенского. 11 февраля 1480 года псковичи и москвичи двинулись в поход на Ливонию. Союзники захватили один из орденских замков и опустошили окрестности Дерпта. Множество немцев и эстонцев (чуди) было взято в плен. 20 февраля они вернулись из ливонского похода в Псков. В ответ ливонцы с эстонцами совершали набеги на псковские владения, сжигая села и убивая жителей.

Весной 1480 года ливонский магистр Бернхард фон дер Борх с большим орденским войском совершил поход на Псковскую область. Ливонские крестоносцы осадили Изборск, но при приближении к городу псковской рати отступили в свои владения. В начале августа 1480 года рыцари смогли захватить Кобылий городок, гд погибло и было взято в плен около четырех тысяч жителей.

В августе 1480 года ливонский магистр Бернхард фон дер Борх с большой орденской армией вторично вторгся в псковские владения. 18 августа магистр осадил Изборск, но не смог его взять и устремился на Псков. 20 августа магистр подошел к Пскову и осадил город. Осада была неудачна, ливонские рыцари потеряли свои лодки и отошли домой, принужденные снять осаду. Но псковские волости были жестоко разорены и опустошены.

В начале 1481 года великий князь московский Иван III Васильевич отправил на помощь псковичам двадцатитысячное русское войско из Москвы и Новгорода. Во главе московского войска находились воеводы князья Иван Васильевич Булгак-Патрикеев и Ярослав Васильевич Оболенский, новгородской ратью командовали наместники князь Василий Федорович Шуйский и Иван Зиновьевич Станищев. К ним присоединилось псковское ополчение под командованием наместника князя Василия Васильевича Бледного Шуйского. В феврале русские полки по трем направлеениям вторглись во владения Ливонского Ордена, разоряя, грабя и сжигая все на своем пути. Ливонские владения от Дерпта до Риги были страшно опустошены. Орденские замки Каркус и Тарваст были зхвачены приступом, разорены и сожжены. 1 марта русские осадили замок Феллин (Вильянди), который был резиденицей ливонских магистров. Сам Бернхард фон дер Борх за день до подхода русских бежал из Феллина в Ригу. Новгородский полк под командованием князя Василия Федоровича Шуйского преследовали ливонского магистра на протяжении 50 верст и захватили часть вражеского обоза. Русские ворвались в Феллин и вынудили немцев, укрывшихся в городком замке, выплатить большой выкуп (2 тыс. руб.) за снятие осады. В течение четырех недель русские воеводы опустошили и выжгли орденские владения. Ливонский магистр не «выходил в поле», дал возможность русским безнаказанно опустошить свои владения. Этим он сильно вооружил против себя рыцарей, и вассалов, и города. После отступления русской рати Бернхард фон дер Борх отправил своё посольство на переговоры в Новгород. 1 сентября 1481 года было заключено 10-летнее перемирие между Ливонским Орденом и Московским княжеством.

Русско-ливонская война 1480—1481 годов и её последствия пагубно отразились на репутации ливонского магистра Бернхарда фон дер Борха. В мае 1481 года рижане отказались подчиняться ливонскому магистру, который был отлучен папой римским от церкви. Однако Бернхард фон дер Борх нашел себе поддержку в лице германского императора Фридриха III Габсбурга. Император признал ливонского магистра имперским князем и предоставил ему верховную власть над городом Ригой и Рижским архиепископством. Бернхард фон дер Борх потребовал покорности от Риги, но горожане отказались. Тогда ливонский магистр с войском и артиллерией осадил Ригу. 24 июня 1481 года рижане объявили войну Ливонскому Ордену. С июня по октябрь шли бесплодные переговоры между противниками. В декабре 1481 года папа римский Сикст IV в своей булле разрешил рижанам отказаться от присяги на верность ливонскому магистру и приказал повиноваться новому архиепископу Стефану фон Грубену. 27 марта 1482 года ливонский магистр заключил с рижанами перемирие на два года. 29 июля 1483 года в Ригу прибыл новый рижский архиепископ Стефан фон Грубен, который был торжественно принят горожанами, подтвердил его привилегии и принял присягу от горожан. В ответ ливонский магистр Бернхард фон де Борх начал военные действия против Риги. Рижане заняли архиепископские замки и разорили близлежащие орденские владения. Магистр с орденским войском осадил закок Кокенгаузен, но не смог его захватить. Рижане осадили и взяли орденскую крепость Динамюнде. Рижское ополчение захватило много орденских замков и даже осадило Венден, где тогда находился сам ливонский магистр. Рижане разорили окрестности Вендена и с большой добычей вернулись в Ригу.

19 ноября 1483 года орденские сановники, недовольные нерешительной политикой ливонского магистра Бернхарда фон дер Борха, прибыли в Венден. Они созвали горожан и заняли венденский замок, вынудив магистра отказаться от своей должности. Бернхард фон дер Борх вынужден был уступить и сдал свои полномочия ревельскому комтуру Иоганну Фридриху фон Лоринкгофену, избранному новым магистром. Остаток своей жизни Бернхард фон дер Борх провел в замках Леаль и Пернов.

Литература

• Die Ritterbrüder im livländischen Zweig des Deutschen Ordens. Köln: Böhlau, 1993. Nr. 95 (lk 130—132).
• Bergmann Gustav. [books.google.ee/books?id=SB4VAAAAQAAJ&printsec=toc&hl=en#PPA29,M1 Geschichte von Livland, nach bossuetischer Art entworfen.]. — Leipzig: Im Schwickertschen Verlage, 1776. — P. lk. 29-30.
• [mdz10.bib-bvb.de/~db/0002/bsb00027188/images/index.html?id=00027188&fip=87.119.163.28&no=78&seite=115 Russow, Balthasar: Nye Lyfflendische Chronice, Rostock 1578] (недоступная ссылка с 25-05-2013 (3991 день))
• Борг, Бернхард // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Бальтазар Руссов. Хроника провинции Ливония.^{[уточнить]}
• Волков В. Войны и Войска Московского государства. М., 2004 г.

Отрывок, характеризующий Борг, Бернхард фон дер

– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.