Битва за Нджамену (2008)

Битва за Нджамену
Основной конфликт: Вторая гражданская война в Чаде
Дата	2–4 февраля 2008 года
Место	Нджамена, Чад
Итог	Победа правительства, повстанцы не берут Нджамену
Противники
Объединение сил за демократию и развитие (UFDD) повстанцы UFDD–F повстанцы RFC повстанцы Вооружённые силы Чада Движение за справедливость и равенство Вооружённые силы Франции (см. ниже)
Командующие
Махамат Нури Абельвахид Абоуд Макайе Тимане Эрдими Идрис Деби
Силы сторон
2 000 солдат 250 техничек 2 000-3 000 чадских солдат 20 танков Т-55 3 вертолета Ми-24 пикапы
Потери
200-300 убитых 135 захваченных Неизвестно
Общие потери
Жертвы среди гражданского населения: По крайней мере, 160 убитых и 1000 раненых (Красный Крест) По меньшей мере 100 убитых и 700 раненых (MSF) По крайней мере, 400 убитых (президент Деби) Всего жертв: 700 убитых (президент Деби)

Битва за Нджамену началась 2 февраля 2008 года, когда чадские повстанческие силы после трехдневного продвижения через страну вошли в Нджамену, столицу Чада. Повстанцы изначально были успешны, взяв большую часть города и нападая на защищенный президентский дворец. Они не захватили дворец, и после двух дней боев отступили за пределы города. Примерно через два дня они отступали на восток.

Нападение на столицу было частью крупной военной кампании по свержению президента Чада. Численность повстанцев в борьбе против правительства менялась во время войны: принимали участие около 2 000 человек из союза сил за демократию и развитие и демократические повстанческие силы. Некоторые не-повстанческие лидеры оппозиции были арестованы правительством.

В битве погибли сотни людей, беженцами стали по крайней мере 30 000 человек. Французские войска эвакуировали иностранцев, но и они же, сотрудничая с национальной армией Чада сопротивлялись в перестрелках с повстанцами. Солдаты из справедливости и равенства из Дарфура были основными союзниками правительства Чада.

Предпосылки

В апреле 2006 года, вскоре после начала гражданской войны в Чаде, правительственные войска отразили нападения повстанцев на столицу. Тогда были убиты сотни людей, и повстанцы несли ответственность за нападение. Объединенный фронт за демократические перемены (FUC) во главе с Мухаммедом Нур Абделькеримом сплотились в декабре 2006 года, для борьбы с правительством Многие солдаты FUC сопротивлялись национальной армии Чада совместно с другими повстанческими группами, такие как Союз сил за демократию и развитие (UFDD), основанный в октябре 2006 года, во главе с Махаматом Нури

Летом и осенью 2007 года обширные мирные переговоры были проведены в Триполи через Ливийское посредничество между правительством Чада и четырьмя основными группами повстанцев (UFDD, UFDD-F, RFC и CNT). В конце концов переговоры привели к мирному соглашению, подписанному 25 октября 2007 года в Сирте, в присутствии президента Идрисса Деби, ливийского лидера Муаммар аль-Каддафи и президента Судана Омара аль-Башира. Как часть договора, повстанцы и правительство договорились о немедленном прекращении огня, всеобщую амнистию и право повстанцев на присоединение к военным и созданию политических партий

В ноябре 2007 года мирное соглашение прервано, и война вновь была возобновлена. Хотя CNT сплотились для борьбы, другие подписавшие договор в Сирте 13 декабря 2007 года объявили о создании единого военного командования с коллегиальным руководством. UFDD могло рассчитывать в этот момент на 2000-3000 человек, в то время как союзные RFC имели около 800 человек и UFDD-F 500 военнослужащих.

Повстанцы продвигаются к Нджамене

Список сокращений, используемых в статье UFDD: Объединение сил за демократию и развитие UFDD-F: Союз сил за демократию и развитие-Основной RFC: Сбор демократических сил JEM: Справедливость и равенство MSF: Организация «Врачи без границ» OCHA: Управление по координации гуманитарной деятельности ООН: Организация Объединенных Наций

Повстанцы начали наступление на Нджамену от восточной границы с Суданом, на расстоянии более 1000 километров пустынной местности вдали от Нджамены. Они ехали колонной от 250 до 300 автомобилей, каждая везла от 10 до 15 человек. 30 января 2008 года повстанческие войска захватили Ум-Хаджер, расположенный в центре региона Батха, в около 400 км от столицы.

Солдаты из JEM, группа Дарфурских повстанцев, прибыли в Нджамену для поддержки стороны правительства в конце января, и армейские патрули в городе были увеличены в рамках подготовки к нападения повстанцев.

На фоне постоянно растущего напряжения, Франция отправила боевое подразделение из 126 человек в Чад, присоединившихся к 1 100 ранее дислоцированных там. 54 ирландских солдата совершили посадку в Нджамене в качестве передовой отряд силы Европейского союза. Они защищали лагери беженцев в восточном Чаде, но эта миссия была отложена, так как повстанцы уже подошли к столице. 14 австрийских солдат прибыли в Нджамену 31 января 2008 года и увязло в городе.

Повстанцы столкнулись с правительственными войсками, во главе с президентом Деби, в Массагете 1 февраля, в 80 км к северо-востоку от Нджамены. Борьба была очень жестокой. Во время боя повстанцы были в состоянии определить местонахождение и сосредоточить огонь по бронированной машине президента Деби. 2 февраля был убит начальник штаба армии Дауд Соумайн. Правительственные войска отступили в столицу.

Сражения

2 февраля: Битва в городе

Чадские повстанцы, как сообщалось, вошли в Нджамену около 7:00 утра в субботу 2 февраля 2008 года, со стороны Массагета. Повстанцы разделились на две колонны. Одна была остановлена в 3 км от президентского дворца, где её обстреляли правительственные танки. Другая колонна взяла под свой контроль восточную часть города, а затем направилась в сторону президентского дворца, где также была остановлена огнём танков. Очевидцы сообщали, что видели мятежников к югу и к востоку от Нджамены, позже приблизившихся к президентскому дворцу. Над городом стоял дым от артиллерии. Один житель сообщил Reuters: «Мятежники направились к дворцу, они находятся в двух кварталах отсюда. Повстанцы побеждают.» В резиденцию посла Саудовской Аравии во время боевых действий попала бомба. Это привело к смерти жены и дочери одного из сотрудников посольства. Повстанцы на 15 автомобилях проехали мимо Libya Hotel, из которого открывается вид здания парламента, всего через несколько часов после начала боя. Борьба, как сообщается со станции государственного радио, утихла к 12:45 вечера.

Позже военный источник подтвердил, что повстанцы после ожесточенных боев с правительственными войсками взяли под контроль окрестности столицы и большую часть центра города. Сообщалось также, что президентский дворец, с президентом внутри, окружен, и планируется нападение на дворец поздно вечером. Правительственные войска окружили президентский дворец и пользовались тяжелым оружием против повстанцев.

Правительственные войска в сумерках сделали попытку вытолкнуть повстанцев обратно на восток города и вернуть некоторые территории в центре города. Тем не менее, успехи, достигнутые военными, как сообщалось, были малы. Борьба в течение дня была насыщенной, и в одном пункте французских солдат завязалась перестрелка с неизвестными вооруженными лицами. Французы защищали один из отелей, где находились иностранные граждане. Два французских солдата получили легкие ранения. В некоторых частях города повстанцы встречали аплодисменты гражданских лиц.

В тот же день JANA, официальное информационное агентство Ливии, сообщило, что ливийский лидер Муаммар Каддафи убеждал Нури об окончании боевых действий. Это предложение было отклонено повстанческим представителем.

3 февраля: Продолжение боевых действий и вывод повстанцев

Свидетели сообщили, что слышали противотанковое и автоматическое оружия из центра города, примерно в 5:00 утра. Рейтер сообщило, что город был разделен на две части, с контролем повстанцев на юго-западе. Правительственные войска отказались от защиты основных радиостанций, а после ухода повстанцев здание было разграблено и подожжено. Отчеты также говорят, что так же был правительственный вертолет с ракетой, который преследовал мятежников.

Поздно вечером 3 февраля повстанцы сообщили, что они были временно выведены из Нджамены. Правительство заявило, что вывело повстанцев из города и бой был закончен.

4 февраля: Повстанцы за пределами города

Тысячи жителей покинули город после вывода повстанцев. Французы считая, что повстанцы будут снова атаковать, продолжали эвакуировать иностранцев. Позже в тот же день появились сообщения о возобновлении боевых действий, повстанцы вернулись в город, но эти действия вскорее закончились ввиду заявления повстанцев о прекращении огня.

Остановка подкрепления

Во время битвы справедливость и равенство (JEM), группа Дарфурских повстанцев, быстро перемещалась большой колонной (по сообщению JEM, 100—200 транспортных средств) к Нджамене, для ведения боя на стороне правительства. RFC объяснили своё отступление от города, противостоянием этой угрозе. Официальное информационное агентство Судана заявило, что чадское подкрепление повстанцев против правительства движутся к городу с юга Чада. JEM боролись в восточной части страны с целью остановить силу в 2 500 чадских повстанцев, которые двигались со стороны Судана для укрепления войск за пределами Нджамены. Суданские ВВС поддерживали чадских повстанцев. Чадские повстанцы победили. СМИ в пользу UFDD сообщили, что колонна RFC укрепляется повстанческими силами в Нджамене.

Последствия

Ребель, представитель Абдерамана Куламаллаха заявлением о том, что «страдает народ Чада» привел к согласию о прекращение огня и что сделано было это «в соответствии с мирными инициативами братских стран Ливии и Буркина-Фасо». Он также призвал к «национальному диалогу с целью мирного урегулирования конфликта Чада». Премьер-министр Дельва Кассире Кумакуе, утверждая, что говорить о чьей либо победе нет смысла ввиду повстанческого заявления о прекращении огня.

Повстанцы 5 февраля остались на окраине города, утверждая, что они могут легко взять город, если бы не было французских солдат. За пределами города ещё была слышна стрельба, но в Нджамене было уже спокойно. 6 февраля чадские ударные вертолеты бомбили позиции повстанцев за пределами города. Правительство заявило, что будет преследовать повстанцев, которые остаются на 200 пикапах. В Нджамене ещё были широко распространены грабежи.

6 февраля Идрис Деби, после встречи с французским министром обороны Эрве Мореном, одетый в военной форме, выступил на пресс-конференции в первый раз с начала конфликта. Деби заявил, что его войска разгромили мятежников, которых он охарактеризовал как «наемников руководства Судана», и что его силы были под «тотальным контролем» как в городе, так и по всей стране. В ответ на вопрос о его ранении, он жестом заявил: «Посмотрите на меня, я в порядке». Так же он сообщил, что он не знает местонахождение более трех четвертей членов его правительства, и он предупредил, что вопрос о «предателях» будет рассмотрен «когда придет время». Морен предложил, чтобы повстанцы не ждали полного разгрома по приходу подкрепления. Суданские власти оперативно отвергли обвинения президента Деби о причастности Судана. Разведывательные службы генерал-майора Салах Гоша заявила 7 февраля, что Судан «призвал к эвакуации из Нджамены оппозиции и оппозиция согласилась» и что он «объединил свои усилия с ливийцами по достижению прекращения огня». Когда суданские СМИ в эфире докладывали об участии государства в действиях, правительство ответило вводом ежедневной цензуры прессы от 6 марта.

Кумакуем 7 февраля было объявлено введение комендантского часа от сумерек до рассвета для части страны, в том числе для Нджамены, а Деби призвал Европейский союз направить миротворческие силы в Чад. Между тем, повстанцы заявили, что они перегруппировались в Монго (400 километров к востоку от Нджамены). Французские и чадские военные пришли к выводу, что мятежники были полностью выведены из Нджамены и не будут снова атаковать город. Европейский союз начал развертывание войск 12 февраля 2008 года. Через месяц после битвы правительство начало рыть трехметровый глубокий ров вокруг города, с несколькими укрепленными шлюзами, для воспрепятствия нападения на Нджамену. Суд в Нджамене выявил лидеров повстанцев и их роль в нападении на Нджамену. В августе 2008 года для 12 человек был вынесен приговор смертной казни, в их числе были бывший президент Чада Хиссен Хабре и военачальники Тимане Эрдими и Махамат Нури.

Жертвы и беженцы

Официальной статистики количества убитых нет, но люди часто сообщали о погибших, которые порой лежали на улицах города. Организация «Врачи без границ»(MSF) заявила 3 февраля о большом количестве трупов в городе, и что 300 человек находились в больницах. После битвы, MSF заявила о том, что в больницах насчитывается 100 убитых мирных жителей и около 700 человек с ранениями. Красный Крест говорил 5 февраля о сотнях гражданских лиц, убитых в ходе боевых действий, и о более тысячи получивших ранения. Позже они упоминали о более 160 убитых гражданских лицах. Улица Мобуту, главная магистраль и другие улицы, были усыпаны военными и гражданскими жертвами и обугленными останками танков и пикапов, принимавших участие в действиях. 6 марта, президент Деби дал оценку о 700 убитых в городе, большинство из которых были мирными жителями. Большинство сотрудников гуманитарных организаций были эвакуированы из Чада, и по меньшей мере 30 тысяч беженцев мигрировали в Камерун в соответствии с UN official Sophie de Caen.

Отрывок, характеризующий Битва за Нджамену (2008)

Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.