Битва на реке Пьяне (1377)

Битва на реке Пьяне
Основной конфликт: Монголо-татарское иго
Дата	2 августа 1377 года
Место	Пьяна
Итог	Полная победа Золотой Орды
Противники
Московское княжество Нижегородско-Суздальское княжество Золотая Орда
Командующие
Иван Дмитриевич† Семён Михайлович† Арапша
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Битва на реке Пьяне — сражение ордынского войска под предводительством царевича Араб-шаха Музаффара и объединённого русского войска под предводительством князя Ивана Дмитриевича 2 августа 1377 года на берегу Пьяны. В сражении русское войско, застигнутое врасплох, было наголову разбито. Это позволило Араб-шаху разграбить Нижегородское княжество и взять Рязань.

История битвы

Предпосылки

Весной 1376 года московский воевода и литовский князь Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский во главе русского войска вторгся на среднюю Волгу, взял откуп 5 000 рублей с мамаевых ставленников и посадил там русских таможенников (дорогу).

В 1376 году перешедший на службу к Мамаю с левобережья Волги хан Золотой Орды Арапша разорил Новосильское княжество, избегая сражения с вышедшим за Оку московским войском.

Весть о приближении татарского войска достигла южнорусских рубежей задолго до приближения противника, поэтому в землях Нижегородского княжества удалось сформировать сильное войско для отпора противнику. Войска для отпора планировал вести сам Великий князь Московский Дмитрий Иванович, спешно откликнувшийся на просьбу о помощи своего тестя нижегородского князя Дмитрия Константиновича.

Соотношение сил

О противнике долго не было слышно никаких вестей, поэтому Дмитрий Иванович вернулся в свои владения, оставив владимирский, переяславский, муромский, юрьевский и ярославский полки. Командующим был назначен молодой княжич Иван, сын Дмитрия Константиновича, участвовавший в предыдущем году в удачном походе под руководством Боброка-Волынского против ставленников Мамая на средней Волге.

Данных о численности ордынского войска не сохранилось.

Ход битвы

Объединённое русское войско двинулось навстречу татарам, встав лагерем на левом берегу реки Пьяны, в сотне верст от Нижнего Новгорода. Тогда же пришло известие о том, что Арапша находится на Волчьей Воде, то есть на границах Новосильского княжества. В русском войске начала стремительно падать дисциплина, началось повальное пьянство, перестала нестись караульная служба. Повесть о побоище на реке Пьяне, являющаяся основным источником по битве, в дальнейших событиях упоминает не Арапшу, а татар из Мамаевой Орды.

Русские воеводы забросили всё своё оружие и предавались развлечениям: «начаша ловы за зверми и птицами творити, и потехи деюще, не имея ни малейшаго сомнения». Простые воины последовали их примеру: бросали оружие, предавались пьянству и бражничеству.

Ордынцы, тайно подведённые мордовскими князьями, напали на русский лагерь 2 августа 1377 года. Русское войско, не изготовленное к битве, пустилось в бегство к реке, но было беспощадно уничтожено. Погиб под ударами татарских сабель князь Семён Михайлович (который также упоминается в числе погибших в Куликовской битве в 1380 году), вместе с ним огромное количество бояр и простых солдат. Многие тонули, не сумев переплыть Пьяну, в их числе оказался князь Иван Дмитриевич.

Последствия

Нижегородское княжество осталось без защиты. Ордынцы подошли к Нижнему, который был уже полупустым (население разбежалось в страхе в Заволжье, Городец и Муром), жгли и грабили его в течение двух дней с 5 по 7 августа, после разграбили княжество.

Арапша разорил земли за рекой Сурой, также была взята приступом Рязань, рязанский великий князь Олег Иванович чудом избежал плена.

За татарским набегом на нижегородское княжество последовал набег мордвы, который впрочем, не увенчался успехом — мордовские отряды были полностью уничтожены князем Борисом Константиновичем Городецким, который зимой вместе с племянником Семёном Дмитриевичем и московским воеводой Свиблом совершил карательный поход в мордовскую землю и положил её пусту.

После успешного набега 1377 года на русское пограничье в следующем году Мамай двинул войско на самого Дмитрия Московского (см.Битва на Воже).

Литература

• Повесть о битве на реке Пьяне. Воинские повести Древней Руси. — Лениздат, 1985.
• С. М. Соловьёв. История России с древнейших времен. [www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv03p7.htm Том 3. Глава 7. Княжение Димитрия Иоанновича Донского (1362—1389)]

Ссылки

• [www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4978 Повесть о побоище на реке Пьяне]//Подготовка текста, перевод и комментарии Л. А. Дмитриева
• [www.usovski.ru/?p=266 Пьяна-река] — сайт Usovski.ru
• [www.rustrana.ru/article.php?nid=6595 Борьба Руси за освобождение от монголо-татарского ига]

Отрывок, характеризующий Битва на реке Пьяне (1377)

Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.