Битва при Буна-Гона

Битва за остров Гуденаф
Основной конфликт: Война на Тихом океане
План атаки на Буна-Гона.
Дата	29 ноября 1942 — 22 января 1943
Итог	победа американо-австралийских сил
Противники
Австралия Австралия США Японская империя
Командующие
Эдмунд Херринг Джордж Вэсей Эдвин Хардинг Роберт Эйчелбергер Ёсукэ Ёкояма Ёситацу Ясуда Куриханао Ямагата
Силы сторон
более 20 тысяч более 6,5 тысяч
Потери
2.300 убитых более 12 тысяч раненых и больных более 6 тысяч убитых 1.200 раненых и больных (эвакуировано) 200 пленных

Битва при Буна-Гона (29 ноября 1942 — 22 января 1943) — ожесточённые бои за деревни Буна, Гона и Сананда на восточном побережье острова Новая Гвинея во время Второй мировой войны.

Предыстория

Между деревней Буна и мысом Эндайадер существовал небольшой аэродром, с которого истребители могли действовать до Порт-Морсби, залива Милн, Саламауа и Рабаула, поэтому японцы решили защищать эти места до последнего. Американцев же интересовала находящаяся на расстоянии 6 миль от берега Дободурская равнина - ключ ко всему стратегическому региону. Для прочного контроля над ней требовалось ликвидировать японский аэродром, находящийся в непосредственой близости.

Була не имеет гавани, и морские подступы к ней затруднены рифами, которые тянутся на 26 миль в море. Со стороны суши к ней можно было подойти только по четырём туземным тропам, проходящим через топи и перерезанным речками. Японцы установили заграждения в тех местах, где эти четыре тропы выходили на кокосовые плантации возле Буны; всего на тамошней крошечной позиции было около 1800 человек строевых войск и 400 рабочих.

26 сентября австралийцы переломили ход событий на Кокодском тракте, вынудив японцев начать отступление к Буне. Генерал Макартур выслал через хребет Оуэн-Стэнли по дороге Капа-Капа батальон 126-го пехотного полка 32-й пехотной дивизии армии США, который должен был обойти японцев с фланга. Ещё два батальона к 18 октября были доставлены на небольшой участок у Ванигела на северном побережье Папуа, но оказалось, что для того, чтобы наступать оттуда на Буну, нужно проложить дорогу через джунгли, на что ушли бы месяцы даже при наличии бульдозеров. Тогда была набрана тысяча туземцев, которые на деревянных судёнышках перебросили американцев на берег у Понгани в заливе Дайк-Акленд в 25 милях у югу от Буны, где сразу началось строительство аэродрома.

20 ноября состоялась на Дободурской равнине состоялась встреча американских войск, высадившихся на побережье, и австралийских войск, преследовавших японцев по суше. Сразу же началось строительство посадочной площадки, которая развернулась в большой Дободурский аэродром.

Авиация генерала Кенни с 1 октября вывела из строя посадочную площадку в Буне, но ослабление нажима со стороноы союзников позволило бы японцам отремонтировать её и перебросить новые самолёты, поэтому требовалась сухопутная операция.

Ход событий

29 ноября два американских пехотных батальона из Понгани подобрались к оборонительным сооружениям на восточном конце японского оборонительного рубежа. Японский огонь остановил их в 400 м от ложного аэродрома. День спустя третий американский батальон нащупал японцев северо-западнее аэродрома. В результате образовалось две линии фронта, на правом и левом флангах, разрезанных по центру непроходимыми болотами.

Макартур, развернувший свой штаб в Порт-Морсби, приказал генерал-лейтенанту Эйкелберду «взять Буну или не возвращаться живым». Началась переброска свежих американских войск, что энергично приветствовал австралийский генерал-майор Вэсей, уставшие войска которого, гнавшие японцев от Кокоды, отвечали за район западнее реки Гируа. ВВС активно действовали против конвоев противника, бомбили и обстреливали осаждённых японцев, а самое главное — доставляли через горы войска и продовольствие.

Летом и осенью 1942 года три небольших австралийских гидрографических судна сделали гидрографические съёмки района между восточной частью Новой Гвинеи и островами Д’Антркасто, проложили там и отметили буями извилистый фарватер. Теперь эсминцы и большие транспорты могли подходить днём к мысу Нельсон, но за ним было слишком много рифов, поэтому был организован «флот-лилипут», состоявший из небольших каботажных судов, укомплектованных австралийскими и туземными командами, которые использовались для переправы грузов дальше, до залива Оро, откуда армейские инженерные войска строили прибрежную дорогу до мыса Судест. За время кампании «флот-лилипут» перевёз приблизительно половину всего продовольствия.

С середины декабря 1942 года в заливе Милт стал базироваться отряд американских торпедных катеров, однако их радиус действия настолько мал, что залив Милн мог служить только тыловой базой. Командир отряда нашёл идеальное место для передовой базы в Туфи на мысе Нельсон, откуда катера стали перехватывать японские деревянные баржи, на которых по ночам доставлялось снабжение осаждённому гарнизону.

9 декабря австралийцы захватили Гону. В течение всего декабря велись ожесточённые бои за Буну с тяжёлыми потерями для обеих сторон; подавляющее большинство людей выбывало из строя из-за тропических болезней. 25 декабря генерал Имамура приказал гарнизону Буны эвакуироваться, но у них не было средств для этого. 2 января 1943 года войска генерала Эйклберджера вступили в Буну. 18 января австралийцами была взята Сананда, а 22 января организованное сопротивление прекратилось.

Итоги и последствия

Из 13.645 человек американских войск вышло из строя 2959 человек, кроме того 7920 человек было «эвакуировано по болезни». Австралийские бригады потеряли 6698 человек. Однако эти жертвы не были напрасными: после потери района Буна-Гона японцы на Новой Гвинее и прилегающих островах перешли к обороне.

Источники

• С. Э. Моррисон «Американский ВМФ во Второй мировой войне: Прорыв барьера у архипелага Бисмарка, июнь 1942 — май 1944» — Москва: ООО «АСТ», 2003. ISBN 5-17-017282-6

Отрывок, характеризующий Битва при Буна-Гона

– Avant tout dites moi, comment vous allez, chere amie? [Прежде всего скажите, как ваше здоровье?] Успокойте друга, – сказал он, не изменяя голоса и тоном, в котором из за приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка.
– Как можно быть здоровой… когда нравственно страдаешь? Разве можно оставаться спокойною в наше время, когда есть у человека чувство? – сказала Анна Павловна. – Вы весь вечер у меня, надеюсь?
– А праздник английского посланника? Нынче середа. Мне надо показаться там, – сказал князь. – Дочь заедет за мной и повезет меня.
– Я думала, что нынешний праздник отменен. Je vous avoue que toutes ces fetes et tous ces feux d'artifice commencent a devenir insipides. [Признаюсь, все эти праздники и фейерверки становятся несносны.]
– Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили, – сказал князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которым он и не хотел, чтобы верили.
– Ne me tourmentez pas. Eh bien, qu'a t on decide par rapport a la depeche de Novosiizoff? Vous savez tout. [Не мучьте меня. Ну, что же решили по случаю депеши Новосильцова? Вы все знаете.]
– Как вам сказать? – сказал князь холодным, скучающим тоном. – Qu'a t on decide? On a decide que Buonaparte a brule ses vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de bruler les notres. [Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои корабли; и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.] – Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась.
– Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника… На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?… Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцову?… Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не хочет для себя и всё хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уж объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него… И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette fameuse neutralite prussienne, ce n'est qu'un piege. [Этот пресловутый нейтралитет Пруссии – только западня.] Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу!… – Она вдруг остановилась с улыбкою насмешки над своею горячностью.
– Я думаю, – сказал князь улыбаясь, – что ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?
– Сейчас. A propos, – прибавила она, опять успокоиваясь, – нынче у меня два очень интересные человека, le vicomte de MorteMariet, il est allie aux Montmorency par les Rohans, [Кстати, – виконт Мортемар,] он в родстве с Монморанси чрез Роганов,] одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l'abbe Morio: [аббат Морио:] вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?
– А! Я очень рад буду, – сказал князь. – Скажите, – прибавил он, как будто только что вспомнив что то и особенно небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главною целью его посещения, – правда, что l'imperatrice mere [императрица мать] желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену? C'est un pauvre sire, ce baron, a ce qu'il parait. [Этот барон, кажется, ничтожная личность.] – Князь Василий желал определить сына на это место, которое через императрицу Марию Феодоровну старались доставить барону.
Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.
– Monsieur le baron de Funke a ete recommande a l'imperatrice mere par sa soeur, [Барон Функе рекомендован императрице матери ее сестрою,] – только сказала она грустным, сухим тоном. В то время, как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d'estime, [много уважения,] и опять взгляд ее подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.
– Mais a propos de votre famille,[Кстати о вашей семье,] – сказала она, – знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les delices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour. [составляет восторг всего общества. Ее находят прекрасною, как день.]
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
– Я часто думаю, – продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, – я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, – вставила она безапелляционно, приподняв брови) – таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.