Битва за Кокоду

Битва за Кокоду
Основной конфликт: Вторая мировая война, Война на Тихом океане
Наступление на хребте Оуэн-Стэнли
Дата	21 июля — 16 ноября 1942 года
Место	Новая Гвинея
Итог	Стратегическая победа союзников
Противники
Британская империя: Австралия Австралия США Японская империя
Командующие
Дуглас Макартур Томас Блэми Сидни Ровелл Эдмунд Херринг Артур Аллен Джордж Вэсей Сельвин Портер Арнольд Поттс Хисаити Тэраути Ёсукэ Ёкояма Хории Томитаро†
Силы сторон
30 000 всего 10 000 всего
Потери
625 убито 1055 ранено 4000+ больных 6.500 убито, ранено и пропало без вести

Битва за Кокоду, или Битва за Кокодский тракт (англ. Kokoda Track campaign, Kokoda Trail campaign, яп. ポートモレスビー作戦) — одно из сражений войны на Тихом океане. Представляла собой серию сражений, произошедших с июля по ноябрь 1942 года между японской и австралийской армиями на территории австралийской части Папуа. Кокодский тракт, вдоль которого шли сражения, представляет собой дорогу, ведущую из Порт-Морсби через хребет Оуэн-Стэнли к Кокоде и побережью Соломонова моря.

Кокодский тракт проходит через одно из самых труднодоступных и сложных мест на планете. Он достигает высоты 2250 метров у горы Беллэми; здесь жаркие влажные дни сочетаются с холодными ночами, льют проливные дожди, свирепствуют тропические болезни, например, малярия. Дорога проходима только пешком; что очень сильно затрудняло передвижение солдат, влияло на численность войск, их снабжение и тип боевых действий.

Предыстория

Одной из частей японского плана наступления в районе Южных морей был захват города Порт-Морсби. Порт давал Японии базу, с которой они могли достать большую часть северо-восточной Австралии и контролировать важный путь из Тихого в Индийский океан. Вторжение на сам континент изначально планировалось на начало 1942 года, но от этих планов отказались. Первая попытка захватить Порт-Морсби атакой с моря была сорвана в ходе сражения в Коралловом море в мае 1942 года. Месяц спустя значительная часть японского авианосного флота погибла в сражении при Мидуэй, что сделало невозможным крупные японские десанты в южной части Тихого океана.

Теперь японское командование решилось на сухопутное наступление через хребет Оуэн-Стэнли, чтобы захватить Порт-Морсби, что прошло бы без сопротивления, если бы было осуществлено в феврале. В ответ на японское наступление в южных морях союзный командующий в юго-западной зоне Тихого океана, генерал Дуглас Макартур решил развернуть союзные силы в Новой Гвинее в качестве подготовки к наступлению на главную японскую базу в Рабауле.

Обеспокоенный тем, что японский десант в Буне может угрожать Кокоде и затем Порт-Морсби, Макартур спросил командующего сухопутными силами, генерала Томаса Блэмей о том, как именно он собирается защищать Буну и Кокоду. Блэмей приказал генерал-майору Бэзил Моррису, командиру новогвинейских частей, подготовиться к отражению вражеского наступления. Моррис собрал части для защиты Кокоды в группировку, получившую названные «Силы Марубры» (англ. Maroubra Force), и приказал частям 39-го батальона 30-й пехотной бригады австралийских милиционных сил (англ. Citizen Military Forces, CMF) двинуться по дороге на Кокоду. Отряд должен был выступить 26 июня, но отбыл только 7 июля. Остальные части 39-го батальона CMF остались на хребте Оуэн-Стэнли, защищая коммуникации. Эти позиции также защищало ополчение местных жителей от вторжения японских войск на северный берег Новой Гвинеи.

Японский десант

Японская армия еще в начале года захватила большую часть северного берега Новой Гвинеи, а 21 июля 1942 года высадилась на северо-восточном берегу и закрепилась у селений Буна, Гона и Санананда.

Армия просто не могла найти более сложную задачу. Из-за плохой погоды аэродромы Лаэ и Саламауа не могли обеспечить надлежащее воздушное прикрытие. Тем временем японские войска и их линии снабжения подвергались частым воздушным ударам из Австралии, бухты Милн, Порт-Морсби; Более того, операцию пытались проводить при самых худших условиях. Жара, влажность, тропические ливни, грязь, дизентерия, тропическая лихорадка косили войска сильнее пуль и снарядов. Уцелевшие страдали от голода и болезней.

Первым австралийским соединением, вступившим в соприкосновение с японцами на земле Новой Гвинеи был взвод Папуасского пехотного батальона (англ. Papuan Infantry Battalion, PIB), набранный из солдат-туземцев под командованием австралийского офицера, лейтенанта Джона Чалка. 22 июля Чалк сообщил о появлении японцев, отправив гонца к своему командиру. В тот же день он получил написанный от руки ответ: «Вступайте в бой с противником». В эту ночь Чалк и его отряд в 40 человек следил за японцами с холма над дорогой из Гоны в Сангару, а затем отступил в джунгли.

Попытка японцев развернуть войска в Буне осложнилась налетами союзной авиации. Один транспорт пришел 25 июля, но следующий 29 июля был потоплен, хотя люди спаслись на берег. Третий был вынужден вернуться в Рабаул. Другой конвой был остановлен 31 июля. Однако, плохая погода и истребители «Зеро» позволили конвою вице-адмирала Гунити Микава прийти 14 августа и доставить 3000 солдат, отряды с Кореи и Формозы. 17 августа прибыл 5-й отряд морской пехоты из Сасебо и части 144-го пехотного полка под командованием генерал-лейтенанта Цукамото Хацуо, а также 55-й горно-артиллерийский, 15-й инженерный полки, 47-й полк ПВО и 55-й кавалерийский под общим командованием полковника Ёкояма Ёсуке. 21 августа прибыли два батальона 41-го пехотного полка.

Полковник Ёкояма приказал полковнику Цукамото занять аэродром в Кокоде и предпринять разведку боем на кокодском тракте. Для противодействия австралийцам у Кокоды, Цукамото развернул свои части для атаки и быстро двинул их вперед.

Первое сражение у Кокоды

25 июля 1942 года в 16:00 39-й батальон CMF впервые вошел в соприкосновение с противником: 11-й и 12-й взводы (60 человек) с некоторыми солдатами туземных частей, под командованием капитана Темплтона, устроили засаду у деревни Горари, поджидая японский отряд в 500 человек (144-й полк). Японцы почти сразу выбили их с позиций и австралийцы отошли по дороге к деревне Оиви, где обе стороны окопались на ночь.

Через несколько часов, утром 26 июля два транспортных самолета союзников высадили дополнительные силы (15 + 15), которые были посланы на усиление взводов в Оиви. Как только прибыли первые 15 человек, японцы атаковали. За шесть часов было произведен несколько лобовых и фронтальных атак, но японцы не смогли прорвать линию австралийской обороны. К 17:00 ожидавшиеся 15 человек еще не прибыли, и Темплтон отправился в их сторону, чтобы предупредить их о том, что они могут по пути натолкнуться на японцев, обошедших фланг. В этот момент части Темплтона уже были в окружении и Темплтон по дороге был убит.

Командование принял майор Уотсон, командующий туземным батальоном (PIB). Так как дорога на Кокоду была перерезана, то младший капрал Санопа (туземец) повел в ночной темноте австралийцев и туземцев по руслу ручья в Деники. В Деники они соединились с частями подполковника Оуэна.

Утром 27 июля подполковник Оуэн решил перейти к обороне у кокодского аэродрома. Он понимал, что у его людей недостаточно еды, они утомлены тремя днями боев и у них мало шансов против элитных частей японской морской пехоты. Он решил ждать подкреплений. 28 июля оставив 40 человек в Деники, он разместил оставшихся 77 в Кокоде. Он связался с Порт-Морсби и запросил подкреплений. Вскоре два транспортных «Дугласа» появились над аэродромом, но не решились сесть из опасения японцев и вернулись в Порт-Морсби. В тот день японцы обстреляли позиции противника из пулеметов и минометов, подполковник Оуэн был смертельно ранен, и командование принял майор Уотсон.

29 июля в 2:30 утра японцы предприняли полномасштабную атаку. Когда все позиции были потеряны, майор Уотсон приказал отступать к Деники. Аэродром попал в руки японцев, которые таким образом добились своей цели и не стали преследовать австралийцев.

Несмотря на то, что австралийцы были плохо обучены, малочисленны и плохо вооружены, их сопротивление было таким сильным, что японцы решили, что имеют дело с отрядом в 1200 человек, хотя на деле тех было всего 77.

Теперь японцы имели в своем распоряжении базу и аэродром, и Цукамото счел возможным полномасштабное наступление на Порт-Морсби. 10-и тысячный Отряд Южных морей под командованием генерал-майора Хории Томитаро (размещенный в Рабауле) получил задание захватить Порт-Морсби.

Литература

• Пол Стивен Далл. [militera.lib.ru/h/dull/index.html Боевой путь Императорского японского флота] / Перевод с английского А.Г. Больных. — Екатеринбург: Сфера, 1997. — 384 с. — (Морские битвы крупным планом).
• Dudley McCarthy. [www.awm.gov.au/histories/second_world_war/volume.asp?levelID=67907 South–West Pacific Area – First Year: Kokoda to Wau]. — 1. — Canberra: Australian War Memorial, 1959. — Vol. 5. — 656 p. — (Australia in the War of 1939–1945. Series 1 – Army).

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=7WZURx5w0Ps Документальные кадры]

Отрывок, характеризующий Битва за Кокоду

– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.