Борисовский уезд (Курская губерния)
| Страна | |
|---|---|
| Статус | |
| Входил в | |
| Административный центр | |
| Дата образования |
1924—1925 |
| Официальный язык | |
|
| |
Бори́совский уе́зд — административно-территориальная единица Курской губернии РСФСР в 1924—1925 гг. Уездным центром было село Борисовка (сейчас — п.г.т., административный центр Борисовского района Белгородской области).
Содержание
История
В 1923—1929 гг. на территории РСФСР и всего СССР производился переход со старого административно-территориального деления (АТД) (губернии и уезды) на новое (области, округа и районы). 12 мая 1924 года, в рамках подготовки перехода на новое АТД, вышло постановление Президиума ВЦИК об укрупнении уездов Курской губернии. После укрупнения в Курской губернии осталось 7 уездов (было 15). В результате реформы появилась новая административно-территориальная единица — «Борисовский уезд» (остальные уезды существовали до 1924 года в составе Курской губернии Российской империи и РСФСР).
Борисовский уезд был образован из территории Грайворонского уезда, а также частей упраздненных Суджанского и Обоянского уездов. Уездным центром было назначено село Борисовка. В состав новообразованного уезда вошли населенные пункты, имевшие на тот момент статус города: Грайворон, Богатый (село с 1926 года), Мирополье (в 1925 году передано в состав УССР, позднее преобразовано в село) и Хотмыжск (село с 1928 года). Необходимо отметить, что новый уездный центр не уступал старым городам по численности населения.
Борисовский уезд существовал немногим более года. 1 июня 1925 года административный центр был перенесен в Грайворон, а уезд переименован в Грайворонский.
Село Борисовка оставалось в составе Грайворонского уезда вплоть до упразднения Курской губернии и разделения её территории на округа и районы в 1928 году. В числе прочих был образован Борисовский район, вошедший в состав Белгородского округа Центральночернозёмной области.
География
Борисовский уезд находился в южной части Курской губернии. Уезд граничил на севере с укрупненными Курским и Льговским уездами Курской губернии, на востоке — с Белгородским уездом Курской губернии, а на юге и западе — с Харьковским округом УССР.
См. также
- Белгородский округ
- Борисовка
- Борисовский район Белгородской области
- Грайворонский уезд
- История административно-территориального деления РСФСР
- Курская губерния
Напишите отзыв о статье "Борисовский уезд (Курская губерния)"
Ссылки
- [geo.1september.ru/2001/21/5.htm Первая (и вторая) Советская реформа административно-территориального деления]
- [www.graivoron.ru/region/history/uyezd/ История Грайворонского уезда на сайте администрации Грайворонского района]
- [gerb.bel.ru/pages/kray/borisovka_i.htm История пгт. Борисовка и Борисовского района]
- [www.rkursk.ru/index1.php?c_tb=1&m_m=7&d_m=2&f_src=raions/istoria/istoria.html История Курской области на сайте областной администрации]
- [www.prockurskobl.ru/text_page.php?link_id=22 Прокуратура Курского края в Советский период]
| |||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Борисовский уезд (Курская губерния)
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
