Обоянский уезд

Обоянский уезд Герб уездного города Герб губернии Губерния Курская губерния Центр Обоянь Образован XVII век Упразднён 1924 Площадь 3 394,4 вёрст² (≈3 620,7 км²) Население 181 052 (1897)

Обоя́нский уе́зд — административно-территориальная единица Русского царства, Российской империи и РСФСР. Уезд входил в состав Белгородской губернии (1727—1779), Курского наместничества (1779—1796) и Курской губернии (1796—1928). Уездным центром был город Обоянь.

История

Обоянский уезд известен по писцовым описаниями как административно-территориальная единица с середины XVII века. В XVII — начале XVIII веков Обоянский уезд являлся самостоятельной административно-территориальной единицей, управляемой воеводой.

Обоянский уезд был упразднён как административно-территориальная единица в 1708 году в ходе областной реформы Петра I, Обоянь вошла в состав Киевской губернии.

В 1719 году губернии были разделены на провинции, Обоянь отошла к Белгородской провинции.

В 1727 году из состава Киевской губернии была выделена Белгородская губерния, состоящая из Белгородской, Орловской и Севской провинций. Обоянский уезд был восстановлен в составе Белгородской провинции Белгородской губернии.

В 1779 году в результате губернской реформы Екатерины II Белгородская губерния была упразднена. Обоянский уезд, границы которого были пересмотрены, вошёл в состав Курского наместничества.

В 1796 году Курское наместничество было преобразовано в Курскую губернию. Уезды были укрупнены. К Обоянскому уезду была присоединена бо́льшая часть территории упразднённого Богатенского уезда (включая город Богатый), а также часть территории Белгородского уезда.

В 1802 году в связи с разукрупнением административно-территориальных единиц границы Обоянского уезда были пересмотрены. C 1802 по 1924 год границы Обоянского уезда существовали без значительных изменений.

В период между 1918 и 1924 годами многократно пересматривался состав и названия входивших в уезд волостей и сельсоветов.

По постановлению Президиума ВЦИК от 12 мая 1924 года Обоянский уезд был упразднён, а его территория разделена между Курским, Белгородским и новообразованным Борисовским уездом. Город Обоянь вошёл в состав Курского уезда.

В 1928 году, после ликвидации Курской губернии и перехода на областное, окружное и районное деление, был создан Обоянский район, вошедший в Курский округ Центрально-Чернозёмной области.

Состав уезда (Станы)

1. Воробженский
2. Залеский
3. Каменский
4. Рудавский
5. Салотинский

Литература

• Ларионов С. И. [dlib.rsl.ru/download.php?path=/rsl01003000000/rsl01003339000/rsl01003339114/rsl01003339114.pdf Описание Курского наместничества из древних и новых разных о нём известий вкратце собранное]. — Москва: вольная типография Пономарёва, 1786. — 191 с.

Ссылки

• [www.oboyan.org/history.html История Обояни на официальном сайте города]
• [www.rkursk.ru/index1.php?c_tb=1&m_m=7&d_m=2&f_src=raions/istoria/istoria.html История Курской области на сайте областной администрации]
• [starye-karty.litera-ru.ru/uezd/kursk_karta-oboyanskiy_uezd.html Старые карты Обоянского уезда]

Отрывок, характеризующий Обоянский уезд

Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.