Бороздна, Иван Петрович

Иван Петрович Бороздна
Дата рождения:	27 ноября 1804(1804-11-27)
Место рождения:	Медвёдово, Стародубский уезд, Черниговская губерния
Дата смерти:	7 декабря 1858(1858-12-07) (54 года)
Место смерти:	Медвёдово
Гражданство:	Российская империя
Род деятельности:	поэт, переводчик

Иван Петрович Бороздна́ (27 ноября 1804, Медвёдово, Стародубский уезд, Черниговская губерния — 7 декабря 1858, там же) — поэт, переводчик.

Биография

Происходил из дворянского рода Бороздны. Его отец был внуком генерального бунчужного Войска Его Царского пресветлого Величества Запорожского и официально стал российским дворянином по Указу Екатерины II от 3 мая 1783 года. Его брат, Николай Петрович Бороздна, был смоленским губернатором.

Детство Иван провёл в имении отца (село Медвёдово Стародубского уезда Черниговской губернии, ныне Клинцовского района Брянской области). Образование получил в Благородном пансионе при Московском университете в 1819—1823 годах. Под влиянием своих педагогов, А. Ф. Мерзлякова и И. И. Давыдова, занялся переводами. Он переводил древнеримских (с латыни), французских, швейцарских (немецкоязычных), английских и шотландских (англоязычных) поэтов. Некоторых англоязычных авторов Бороздна переводил с их переводов на французский. Написание самых ранних из них относится к 1821 году. С 1823 года, после поселения в Медвёдово, он публиковал свои переводы в журналах Москвы («Вестник Европы», «Московский телеграф») и Петербурга («Литературные листки», «Сын Отечества», «Соревнователь», «Славянин»), в газетах «Новости литературы», "Литературные прибавления к «Русскому инвалиду».

Имя Бороздны заняло достойное место среди 74 поэтов-переводчиков в академической антологии, подготовленной В. Э. Вацуро и посвящённой французским элегиям на русской почве; в антологию было включено 12 переводов Бороздны из Н. Жильбера, Э. Парни, Ш. Мильвуа и А. Ламартина.

В 1828 году С. Т. Аксаковым было дано цензурное разрешение на печатание сборника «Опыты в стихах» (Москва, 1828); 15 марта 1829 года Бороздну приняли в действительные присутствующие члены Общества любителей российской словесности. Фактически вслед за выходом «Опытов в стихах» Бороздна опубликовал (1829) только один перевод, отрывок из поэмы Ламартина «Смерть Сократа». Вслед за этим последовали болезнь и смерть его жены и тяжёлый душевный кризис. Лишь во второй половине 1830 года начал он писать, но это были уже оригинальные стихотворения, из которых был составлен второй сборник — «Лира» (Москва: тип. А. Семена при Имп. Мед.-хирург. акад., 1834). Затем были опубликованы «Поэтические очерки Украины, Одессы и Крыма: Письма в стихах к гр. В.П.З», «Письма в стихах» (Москва: тип. С. Селивановского, 1837), «Лучи и тени» (Москва: тип. Готье и Монигетти, б. А. Семена, 1847) . В прозе им было написано малороссийское предание «Золотая Гора».

Литература

• Бороздна Иван Петрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.klintsy.ru/history/borozdna.htm Иван Бороздна — переводчик]

Отрывок, характеризующий Бороздна, Иван Петрович

«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.