Братство и единство

Братство и единство (сербохорв. Bratstvo i jedinstvo/Братство и јединство, макед. Братство и единство, словен. Bratstvo in enotnost, алб. Bashkim dhe Vëllazërim, венг. Testvériség és egység) — популярный лозунг Коммунистической партии Югославии, который был придуман во время Народно-освободительной борьбы Югославии (1941—1945). В дальнейшем, эти понятия стали руководящими принципами послевоенной межэтнической политики Югославии.

История

После раздробления Югославии гитлеровской коалицией и их союзниками в апреле 1941 года, захватчики разжигали межнациональную рознь между многими этническими и религиозными группами Югославии. Создание марионеточного государства, так называемого, Независимого государства Хорватия и массовые убийства сербов в Хорватии и Боснии и Герцеговине, привели, как это утверждали Югославские коммунисты, к попыткам сербской буржуазии превратить вооружённое сопротивление в братоубийственную войну. Понимая, что только освобождённая Югославия могла гарантировать национальную свободу, Югославская коммунистическая партия успешно провозгласила братство и единство югославских народов и национальных меньшинств в их борьбе против фашистских захватчиков и внутренних коллаборационистов. На втором заседании АВНОЮ в 1943 году было принято решение о признании национальных прав всех народов страны, которое было расценено как реализация принципа братства и единства.

После войны, лозунг определил официальную политику межэтнических отношений в Социалистической Федеративной Республике Югославии, которая была воплощена в конституциях 1963 и 1974 годов. Политика предписывает, что югославские народы (сербы, хорваты, боснийцы, македонцы, черногорцы) и национальные меньшинства (албанцы, венгры, румыны, болгары и другие) являются равнозначными группами, которые мирно сосуществуют в федерации. Наличие общих черт и взаимозависимости помогает преодолеть национальные конфликты и ненависть. Политика также привела к принятию системы долевого разделения членов государственных учреждений, включая экономические организации, в которых национальные группы были представлены национальным составом республики или края.

По всей Югославии многие заводы, школы, народные ансамбли, спортивные команды носят имя «Братство и единство», а также автотрасса, объединяющие центры республик СФРЮ, Любляна—Загреб—Белград—Скопье.

Некоторые видные личности из бывшей Югославии были признаны виновными за действия, которые, как считают, угрожали братству и единству, такие как акты шовинистической пропаганды или сепаратизм. Среди осуждённых были будущие президенты Боснии и Герцеговины (Алия Изетбегович) и Хорватии (Франьо Туджман и Стипе Месич), хорватский генерал албанского происхождения Рахим Адеми и многие другие. Один косовский албанец, Адем Демачи, находился в тюрьме почти 30 лет по обвинению в шпионаже и сепаратизме.

См. также

• Братство — единство.
• Югославы

Литература

• Mesic, Stipe. 2004. The Demise of Yugoslavia: A Political Memoir. Central European University Press. Pp. 246.

• «BRATSTVO I JEDINSTVO», Politička enciklopedija, Beograd 1975.

Отрывок, характеризующий Братство и единство

У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.