Югославы

Югосла́вы, или югослове́ны (сербохорв. Jugoslaveni, Југославени) — совокупность южнославянских народов (сербов, хорватов, боснийцев, черногорцев, словенцев и македонцев), составлявших население ныне распавшейся Югославии, а также представители этого населения.

В конце 1940-х годов численность югославов, проживавших в стране (то есть без учёта значимой диаспоры), превышала 16 млн человек. К началу 1980-х она возросла до 22,3 млн. В 1987 году естественный прирост составлял 7 на 1000 чел., рождаемость — 15 на 1000 чел., смертность — 9 на 1000 чел., детская смертность — 25 на 1000 новорождённых. Средняя продолжительность жизни — 72 года.

Как этноним

В послевоенной социалистической Югославии понятие «югославы» приобрело квазиэтническое значение и стало обозначать возможность альтернативного национального самоопределения жителей страны, независимо от национальности — то есть включая как славянские, так и неславянские этносы, например косовских албанцев, венгров Воеводины, немецкого меньшинства в Словении, далматинских итальянцев и проч. Самоопределению югославов, в частности, способствовала государственная поддержка атеизма, поскольку основные различия между сербами, хорватами и боснийцами лежали именно в религиозной плоскости (православие, католицизм и ислам).

Введение и продвижение этнонима отражало стремление руководства Югославии к большей унификации населения, развитию наднационального самосознания у всех народов, населявших союзное федеративное государство (политика «братства и единства»). Глава югославского государства Иосип Броз Тито писал:

Я хочу увидеть тот день, когда Югославия сольётся в единую общность, когда она больше не будет лишь официально единой, но станет сообществом единой югославской нации.

С 1961 слово «югославы» получило в СФРЮ официальное признание как этноним. Государственный курс на постепенное переосмысление этнической принадлежности находил определённое понимание и поддержку, особенно у потомков от смешанных браков. Если по переписи 1971 югославами себя определили 273 077 человек (1,3 %), то в 1981 — уже 1 216 463 человека (5,4 %). Таким образом, югославов в Югославии оказалось тогда вдвое больше, чем черногорцев, одной из титульных наций федерации (577 298 чел.). Наибольшая доля их в то время была в Сербии (36 %) и Боснии и Герцеговине (26 %). По данным журнала «Эксперт», в начале 1990-х годов, то есть накануне распада Югославии, до 7 % её населения определяло себя как югославы.

См. также: Титоизм

Югославы и югословены

Югославы — общее для всех народов Югославии название, включавшее сербов — 8,1 млн человек (39,7 % всего населения; данные переписи 1971 г.), хорватов — 4,5 млн. (около 22 %), словенцев — 1,7 млн, «мусульман» (этнических) — 1,65 млн, македонцев — 1,2 млн, черногорцев — 0,5 млн. Под югославами также могут пониматься южные славяне и изредка югословены (этноним югословены изредка использовался в советской и российской научной литературе начиная с 1980-х годов, но более массовым был и продолжает использоваться этноним — югославы). Например, в изданном в 1988 году издательством «Советская энциклопедия» историко-этнографическом справочнике «Народы мира» югословены характеризовались как «новая этническая общность, возникшая в условиях социалистической Югославии». Но в массовых изданиях для названия народов Югославии и как энтоним как правило употребляется — «югославы». В энциклопедии 1999 года «Народы и религии мира», подготовленной Институтом этнологии и антропологии РАН на основе вышеупомянутого советского справочника, в связи с распадом Югославии статьи о югословенах уже нет, хотя часть из них продолжает называть себя югословенами.

Современность

Распад страны и кровавые межэтнические столкновения 1990-х годов позже привели к определённому возрождению понятия как проявления югоностальгии по мирной довоенной жизни, способа заявить о политической позиции неприятия этнонационализма. Точных данных о количестве югославов в 2000-х годах нет, совокупно оно оценивается в диапазоне от 600 тысяч до 1,2 млн.

Согласно данным переписи населения Сербии 2002 года югословенами считали себя 80 721 человек. В то же время по переписи того же года в Словении югославов всего 527, а в 2001 году в Хорватии — 176 человек. Этому способствовал официальный курс новой власти. Например, президент Хорватии Франьо Туджман, призывая 14 декабря 1998 года к единению народа, одновременно указал на необходимость сокращения числа проживающих в стране сербов и «лиц, считающих себя югославами» (на тот момент последние составляли 9 % населения республики). Сильны националистические настроения и в Сербии. Например, Сербская радикальная партия резко осуждает «югославизм» как «историческую болезнь» и считает образование югославянского государства ошибкой.

Большое количество югославов традиционно ездит на заработки и проживает за пределами бывшей Югославии, в диаспоре. Среди наиболее значимых для югославов стран:

Германия Германия — 590 000 чел. (1985) США США — 328 547 чел. (2000)

Швейцария Швейцария — 172 657 чел. (1991) Канада Канада — 65 305 чел. (2006)

Известные югославы

• Иосип Броз Тито — маршал, президент СФРЮ
• Карагеоргиевичи — княжеская и королевская династия Сербии и Югославии
• Иво Андрич — лауреат Нобелевской премии по литературе (1961)
• Сава Ковачевич — партизанский лидер НОАЮ, народный герой
• Людевит Гай — просветитель, создатель гаевицы, нормативной латинской графики сербохорватского языка
• Владимир Дворникович (сербохорв. Vladimir Dvorniković) — философ, идеолог югославизма
• Анте Трумбич (сербохорв. Ante Trumbić) — политик, сыгравший одну из ключевых ролей в образовании югославского государства
• Меша Селимович — писатель, лауреат премии Негоша
• Гаврило Принцип — югославский националист, убийца престолонаследника Австро-Венгрии эрцгерцога Франца Фердинанда и его супруги
• Милован Джилас — политик, член ЦК КПЮ, литератор, критик сталинизма
• Эмир Кустурица — кинорежиссёр, обладатель двух «Золотых пальмовых ветвей» Каннского фестиваля
• Горан Брегович — композитор, певец, создатель рок-группы Bijelo Dugme
• Здравко Чолич — эстрадный певец и композитор

См. также

Иллиризм Ирредентизм Югоностальгия

Сербохорваты (сербохорв. Србохрвати) Советский народ Братство и единство (сербохорв. Братство и јединство)

Отрывок, характеризующий Югославы

Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!