Ваза (корабль)
 |
Эту страницу предлагается переименовать в Васа (корабль). Пояснение причин и обсуждение — на странице Википедия:К переименованию/21 декабря 2015.
Возможно, её текущее название не соответствует нормам современного русского языка и/или правилам именования статей Википедии. Не снимайте пометку о выставлении на переименование до окончания обсуждения. Переименовать в предложенное название, снять этот шаблон |
«Ва́за» (также «Ва́са», швед. Vasa) — шведский боевой корабль, спущенный на воду летом 1628 года. Своё название корабль получил в честь царствовавшей в то время династии шведских королей Васа.
Будучи одним из самых крупных и дорогостоящих боевых кораблей шведского флота, «Ваза» должен был стать его флагманом, однако из-за конструктивных ошибок корабль опрокинулся и затонул в своём первом выходе из Стокгольмской гавани 10 (20) августа 1628 года. В 1961 году корабль был поднят, законсервирован, подвергнут реставрации и в настоящее время экспонируется в специально построенном для него музее. «Ваза» — единственный в мире сохранившийся парусный корабль начала XVII века.
Длина корпуса «Vasa» - 69 м, а его ширина – 11,7 м. На борту корабля предусматривалось размещение 64 пушек.[1]
Содержание
Постройка
История «Вазы» началась 16 (26) января 1625 года, когда король Швеции Густав II Адольф подписал с голландским кораблестроителем Хенриком Хюбертссоном контракт на постройку нового боевого корабля для шведского флота. По замыслу короля, новый корабль должен был стать флагманом Шведского королевского флота, самым крупным и самым тяжеловооружённым кораблём из всех, имевшихся в распоряжении стран, располагавших выходом к Балтике. В том же году для постройки корабля было срублено около 16 гектаров дубового леса, то есть более тысячи деревьев.
Непосредственно работы по постройке корабля начались весной 1626 года под руководством Хюбертссона на верфи военного флота Блазиенхольмен близ Стокгольма. При этом деятельное участие в постройке «Вазы» принимал сам король. В частности, он лично утверждал размеры и состав вооружения будущего флагмана своего флота. На постройке было занято более 400 человек. Тогда же для «Вазы» начали отливать бронзовые пушки.
Уже при постройке «Вазе» было присвоено звание «королевского корабля», что подчёркивало его особый статус. Корпус корабля богато украшался позолоченными и раскрашенными резными скульптурами. К созданию «Вазы» были привлечены лучшие работники — плотники, пильщики, кузнецы, столяры, маляры… Новый корабль вызывал восхищение и гордость у жителей Стокгольма. С не меньшим интересом следили за строительством и представители враждующих со Швецией держав. В частности, письмо датского советника в Стокгольме Эрика Краббе содержит полную и детальную информацию о вооружении «Вазы».
В 1627 году судостроитель Хенрик Хюбертссон умер. Его преемником в работе над «Вазой» стал судостроитель верфи Блазиенхольмен Хайн Якобссон. Осенью того же года корабль был спущен на воду.
К началу 1628 года «Ваза» был в целом готов. 16 (26) января, ровно через три года после заключения контракта на постройку, король Густав II Адольф посетил верфь Блазиенхольмен, осмотрел корабль и остался им доволен. К лету 1628 года «Ваза» был отбуксирован к королевскому дворцу и пришвартован там.
Катастрофа
Летом 1628 года «Ваза» стоял на швартовах напротив королевского дворца. Там на борт был принят балласт, а также пушки, порох и ядра для первого плавания.
К воскресению 10 (20) августа всё было готово к плаванию. Погода была ясная, ветер слабый, но порывистый. На борту находилось около 100 человек экипажа, а также их семьи — женщины и дети (по случаю первого плавания предполагалось великолепное торжество, поэтому членам экипажа разрешили взять с собой членов своих семей и родственников). Целью первого плавания «Вазы» была выбрана военно-морская база Эльвснаббен к юго-западу от Стокгольма.
В гавани города собралась толпа горожан, следивших за отплытием корабля. Впрочем, для отплытия потребовалось немало времени — ветер дул с юго-запада, поэтому первые несколько сотен метров корабль приходилось вытягивать с помощью якорей. Затем, выйдя на открытое пространство, капитан корабля Сёфринг Ханссон приказал поднять четыре паруса — фок, фор-марс, грот-марс и бизань. После постановки парусов «Ваза» отсалютовал собравшимся бортовым залпом и отправился в своё первое плавание.
Когда корабль вышел на открытое пространство бухты, сильный порыв ветра наполнил паруса, и «Ваза» начал крениться на подветренную сторону, но затем выровнялся и прошёл ещё примерно 1300 метров, дойдя до острова Бекхольмен у входа в гавань Стокгольма. Там, в ста метрах от острова, новый порыв ветра снова накренил корабль, на этот раз значительно сильнее. Вода хлынула через открытые пушечные порты, корабль лёг на борт и начал тонуть с поднятыми парусами и развевающимися флагами.
На место катастрофы быстро прибыла помощь — матросы других кораблей на парусных и гребных лодках — однако к их прибытию корабль успел почти полностью уйти под воду. Спасателям оставалось лишь подобрать уцелевших в крушении и доставить на Бекхольмен и в порт Стокгольма, что и было сделано. Хотя катастрофа произошла недалеко от берега, вместе с «Вазой» погибло, по разным источникам, от 50 до 400 человек.
Расследование причин катастрофы
Только через две недели после трагедии новость о гибели «Вазы» достигла короля Швеции Густава II Адольфа, который находился тогда в Пруссии. Король отослал в Стокгольм депешу, в которой предполагал, что причиной гибели корабля стали глупость и невежество, требовал провести следствие и наказать виновных. Следствие велось на высшем уровне, в Шведском Государственном совете.
В ходе следствия выдвигались разнообразные гипотезы относительно причин гибели корабля: алкогольное опьянение капитана, ненадёжное закрепление пушек и т. д. Ни одна из этих версий не подтвердилась. В конце концов, следствием был сделан вывод: при проектировании корабля были допущены ошибки. Действительно, «Ваза» имел слишком высоко расположенный центр тяжести и был слишком узок, хотя судостроители, тайно от короля, увеличили его ширину на 2,5 метра, его подводная часть по отношению к корпусу, рангоуту и артиллерии имела слишком малый вес. Это привело к неустойчивости корабля. Капитан корабля Сёфринг Ханссен сам отмечал это на следствии, однако в случае с «Вазой» предпринять было нечего: взять большее количество балласта и тем повысить остойчивость корабля не позволяла его конструкция.
Никаких результатов не принесли и допросы кораблестроителей, под руководством которых строился «Ваза». Основная сложность заключалась в том, что фактический строитель корабля Хенрик Хюбертссон умер за год до катастрофы. Ответственные за верфь, где был построен «Ваза», судостроитель Хейн Якобссон и арендатор верфи Арент де Грот поклялись в своей невиновности, указав, что корабль был построен по тем размерам, которые утвердил лично король Густав II Адольф. И на борту было то количество пушек, которое стояло в контракте.
Привлекать к следствию самого короля в Государственном совете не решились. В итоге никто не был признан виновным и никто не был осуждён за катастрофу.
Попытки подъёма в XVII веке
В течение нескольких лет после гибели «Вазы» предпринимались неоднократные попытки его подъёма. Характерно, что основной причиной этих попыток была даже не ценность корабля как такового, а 64 дорогие бронзовые пушки, затонувшие вместе с ним.
Проекты подъёма корабля были довольно разнообразны, однако в большинстве своём нереализуемы — лишь некоторые из предложенных вариантов действительно имели какие-то шансы на успех. В частности, корабль пытались вытащить волоком по дну на остров Бекхольмен, от берегов которого до места катастрофы было не более ста метров (впоследствии, в середине XX века, когда «Ваза» был поднят на поверхность, на нём было обнаружено свыше двух десятков якорей, которыми цепляли корабль). Однако успехом эта операция не увенчалась.
После того как попытки поднять корабль целиком ничего не дали, для подъёма пушек была снаряжена экспедиция водолазов под руководством шведа Альбректа фон Трейлебена. В их распоряжении имелся только водолазный колокол. Ситуация осложнялась тем, что корабль затонул неповреждённым. Чтобы поднять на поверхность одну пушку, водолаз должен был на дне, в полной темноте и холоде, в одиночку, используя только крюк и молот, снять весившее почти тонну орудие с лафета, вытащить его через пушечный порт и поднять на поверхность. Тем не менее, водолазы Трейлебена справились с этой сложнейшей работой — в течение 1664-1665 годов с «Вазы» было поднято 53 пушки. Ещё одну подняли в 1683 году. На этом спуски на «Вазу» в XVII веке были прекращены. Показательно, что в середине XX века водолазу, располагающему современным оборудованием для подводных работ и осветительными приборами, для подъёма на поверхность одной пушки потребовался целый день.
Поиски и обнаружение в XX веке
После подъёма пушек водолазы утратили к «Вазе» всяческий интерес. Корабль был забыт, пропали и данные о его местоположении. Так продолжалось до середины XX века, когда историей «Вазы» в частном порядке занялся 38-летний инженер Андерс Франсен. В то время он был одним из крупнейших в Швеции специалистов по военно-морской истории XVII—XVIII веков с упором на затонувшие корабли. При этом Франсен был уверен, что корабль хорошо сохранился. Этому должны были способствовать специфические условия Балтийского моря: из-за пониженной солёности воды в нём не водятся корабельные черви, в более солёных морях съедающие всё дерево. В течение длительного времени Франсен изучал старые карты и архивные данные, после чего, определив приблизительное положение корабля, начал поиски непосредственно в акватории Стокгольма. В распоряжении Франсена была лодка, якорь-кошка и сконструированный им лот-пробоотборник. В общей сложности исследования заняли более пяти лет, из которых последние два с половиной года ушли на методичное траление гавани Стокгольма. Позднее Франсен вспоминал:
|
В основном я поднимал ржавые железные печи, дамские велосипеды, рождественские ёлки и дохлых кошек… | 
|
25 августа 1956 года поиски наконец дали результат. Сброшенный на дно лот Франсена воткнулся во что-то твёрдое. Когда лот был поднят, стало видно, что в его трубке застрял кусок почерневшего дуба. Через несколько дней соратник Франсена, водолаз Пер Эдвин Фельтинг спустился на дно в этом месте. На глубине около 32 метров он обнаружил хорошо сохранившийся деревянный борт корабля, на котором имелось два ряда пушечных портов. Таким образом, находка была подтверждена. Об этом событии в стокгольмской газете «Экспрессен» от 13 сентября 1956 года была помещена следующая заметка:
|
|
Найден старый корабль около острова Бекхольмен в центре Стокгольма. Частное лицо занималось исследованиями в течение пяти лет, чтобы найти корабль. |
|
Обследование корабля и подъём
Корабль был поднят на поверхность 24 апреля 1961 года, а 16 августа 1990 года вокруг него на острове Юргорден был открыт музей, который сейчас является одним из самых посещаемых стокгольмских музеев. Здание музея, построенного специально под экспозицию корабля, позволяет осмотреть «Вазу» со всех сторон на различных уровнях высоты. В музее «Вазы» есть кинозал, где демонстрируется фильм об истории корабля, проводятся экскурсии с гидом. К 2007 году в музее побывало более 25 млн посетителей.
Фотографии
- Stockholm ship Vasa.jpg
Музей корабля «Ваза», Стокгольм, 2004
- Vasa Warship XVIII century 02.jpg
Музей корабля «Ваза», Стокгольм, 2012
- Vasa Warship XVIII century 03.jpg
Музей корабля «Ваза», Стокгольм, 2012
- Vasa Warship XVIII century 04.jpg
Музей корабля «Ваза», Стокгольм, 2012
- Vasa Warship XVIII century 05.jpg
Музей корабля «Ваза», Стокгольм, 2012
- Vasa Warship XVIII century 06.jpg
Музей корабля «Ваза», Стокгольм, 2012
- Vasa Warship XVIII century 07.jpg
Музей корабля «Ваза», Стокгольм, 2012
- Vasa Warship XVIII century 08.jpg
Музей корабля «Ваза», Стокгольм, 2012
- Vasa Warship XVIII century 09.jpg
Музей корабля «Ваза», Стокгольм, 2012
- Vasa Warship XVIII century 10.jpg
Музей корабля «Ваза», Стокгольм, 2012
Напишите отзыв о статье "Ваза (корабль)"
Литература на русском языке
- Малов, Владимир. Тайны погибших кораблей — М.: «Оникс», 2005, ISBN 5-488-00079-8
- Муромов, Игорь Анатольевич. Сто великих кораблекрушений — М., 2006, ISBN 5-9533-0089-1
- Скрягин, Лев Николаевич. Тайны морских катастроф — 2-е изд. — М.: Транспорт, 1986. — 366 с., ил. Стр. 148—150.
Примечания
- ↑ [proboating.ru/articles/design/ship-museum-vasa-sweden/ Корабль-музей Vasa – лучшая морская достопримечательность Стокгольма]. proboating.ru. Проверено 22 сентября 2016.
Ссылки
- [www.vasamuseet.se/ Официальный сайт музея]
- [www.nkj.ru/archive/articles/12355/ Корабль «Васа»] — С. Матссон-Попова, «Наука и жизнь»
- [www.likt590.ru/project/voda/4/6.htm Гибель флагмана «Ваза»]
- [www.100velikih.com/view1049.html Великие кораблекрушения. «Ваза»]
- [www.vasamuseet.se/sv/Sprak/10/Audioguide/ Аудиогид по музею на русском языке]
- [www.modelships.de/Museums_and_replicas/Vasa-Museet-Stockholm/Wasa.htm Die Vasa von 1628] Grossformatige Bilder der Vasa und des 1 : 10 Modells im Vasa-Museum
Отрывок, характеризующий Ваза (корабль)
Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.
На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
