Вальядолидская хунта

Вальядоли́дская ху́нта (исп. La Junta de Valladolid, дословно — «Собрание в Вальядолиде») — утвердившееся в историографии название дебатов, проводившихся в Испании в 1550—1551 гг., и посвящённых основам колониальной политики по отношению к аборигенам Нового Света. Инициаторами дискуссии, проводившейся в испанском Вальядолиде, стали два монаха ордена доминиканцев — епископ Чиапаса Бартоломе де лас Касас и его оппонент Хуан Хинéс де Сепýльведа. Сепульведа впоследствии утверждал, что явился победителем на дебатах, но реальная отдача их была ничтожна, и никак не повлияла на политику испанских властей в завоёванных областях Америки.

Непосредственно заседания проходили в помещениях коллегии Св. Григория, где ныне располагается Национальный музей коллегии Сан-Грегорио.

Истоки дискуссии

Корни дискуссии 1550—1551 гг. необходимо искать в последствиях Тордесильясского договора, разделившего мир между Испанией и Португалией, для европейской политики XVI в. Тем не менее, испанская монархия не была столь уверена в прочности своей власти над аборигенами Нового Света, как это обычно считается. Результатом стала необходимость разработки всеобъемлющего корпуса законов, в которых бы прописывались права и обязанности аборигенов Америки под властью испанцев. В результате такой комплекс законов был принят 27 декабря 1512 г. на заседаниях «Бургосской хунты». В данных законах, в частности, предписывалось право Их Католических Величеств (официальный титул испанских монархов) военной силой евангелизировать аборигенов, а также были заложены правовые основы энкомьенды.

Богословские и философские основы дискуссии

Дискуссия была инициирована духовными лицами и отражала глубокие противоречия между христианским вероучением, носителями и проповедниками которого были де Лас Касас и де Сепульведа, и потребностями испанской политики и личными воззрениями оппонентов. Дискуссия проходила в форме теологического диспута, основанного на формуле Фомы Аквинского — philosophia ancilla theologiae («философия — служанка богословия»), поскольку вопрос, обладают ли индейцы душой, был уже положительно решён Ватиканом в 1537 г. (булла «Sublimus Dei»). Папа Римский Павел III этой буллой решительно признал права индейцев на свободу и обладание собственностью, но также и обязанность принятия Веры Христовой, причём это должно было происходить мирным путём!

Таким образом, задачей Лас Касаса и де Сепульведы была разработка богословских и юридических основ дальнейшей политики Испании в заморских колониях, в частности, легитимации новых завоеваний, а также методов обращения с местными жителями. Философской основой дискуссии были взгляды Аристотеля на различные свойства различных народов, которые заслуживают различных типов государственного устройства и обращения.

Участники дискуссии и её цель

Практически все участники Вальядолидской хунты были монахами ордена доминиканцев (в то время именно доминиканцы окормляли всю систему образования в Испании). Помимо Лас Касаса и Сепульведы, в дискуссиях участвовали: Доминго де Сото (1494—1560), Бартоломе де Карранса (1503—1576), Мельчор Кано (1509—1560), которого после отъезда на Тридентский собор заменил рыцарь Педро де Лагаска (1494—1565). В нескольких заседаниях в качестве зрителя принимал участие и Берналь Диас дель Кастильо — участник завоевания Мексики, находившийся тогда в Испании.

Стороны представляли конкурирующие интеллектуальные школы: большинство участников представляли богословов университета Саламанки, Лас Касас, назначенный епископом Чиапаса, добивался отмены энкомьенды. Сепульведа в тот период был учителем и воспитателем наследного принца — будущего короля Филиппа II. Дискуссия началась раньше 1550 г.: Сепульведа опубликовал трактат De justis belli causis apud indios (Лат. «О праве ведения справедливой войны с индейцами»), Лас Касас ответил ему «Тридцатью юридическими тезисами». Формально Вальядолидская хунта должна была рассмотреть аргументы обеих сторон.

Аргументы сторон

Сепульведа был апологетом guerra justa («справедливой войны»). Он полагал, что индейцы погрязли во грехе, и сопротивление их колонизации и обращению в христианство, свидетельствуют о порочности их природы и неспособности к человеческому мышлению. Соответственно, они много ниже испанцев, и должны занимать рабское положение.

Лас Касас, которого поддерживал Сото, был горячим сторонником полного равенства индейцев и испанцев. Он опирался на взгляды Франсиско де Витория (1483? — 1546), поставившего вопрос о юридической и моральной легитимности Конкисты. На дискуссии обсуждались следующие тезисы Сепульведы (он ссылался на Аристотеля и Полициано):

• Индейцы не способны сами управлять своими делами, следовательно, они должны находиться в рабстве или под опекой испанцев;
• Индейцы практикуют каннибализм и человеческие жертвоприношения, которые должны пресекаться насильственно, и соответственно наказываться;
• Испанцы обязаны спасти невинных жертв идолопоклонства;
• Испанцы имеют право проповеди Евангелия, которое дал им Сам Христос через Апостолов и Папу Католическому королю.

Контраргументы Лас Касаса:

• Индейцы обладают такими же способностями и разумом, как и испанцы (Сепульведа утверждал, что ацтеки, имея города и прочие признаки цивилизации, построили их инстинктивно, как пчёлы или муравьи);
• Испанцам свойственны те же пороки и заблуждения, что и индейцам;
• Обращение индейцев в христианство — их собственное право, а не воля испанцев.

Эразм Роттердамский

• В испанской истории точно такое же название носит дискуссия, прошедшая в 1527 г., и посвящённая обсуждению ортодоксальности философии Эразма Роттердамского.

Отражение в искусстве

В 1938 г. опубликована повесть немецкого писателя Райнхольда Шнайдера (Reinhold Schneider) "Лас Касас и Карл V" (Las Casas vor Karl V. Szenen aus der Konquistadorenzeit").

В 1992 г. Вальядолидская хунта стала источником вдохновения для Жан-Клода Карьера, опубликовавшего роман «La Controverse de Valladolid» («Спор в Вальядолиде»). Роман был экранизирован для телевидения под тем же названием. Режиссёр — Жан-Даниель Верень, Лас Касаса играл Жан-Пьер Марьель, Сепульведу — Жан-Луи Трентиньян.

Литература

• Crow, John A.  The Epic of Latin America, 4th ed. — Berkeley: University of California Press, 1992.
• Hernandez, Bonar Ludwig.  [userwww.sfsu.edu/~epf/2001/hernandez.html «The Las Casas-Sepúlveda Controversy: 1550—1551»]. Retrieved January 23, 2007.
• de Las Casas, Bartolomé.  Disputation von Valladolid // Werkauswahl. Hg. v. Mariano Delgado. Bd. 1: Missionstheologische Schriften. Studien von Mariano Delgado, Horst Pietschmann und Michael Sievernich SJ. Übersetzungen von Pruno Pockrandt und Henrik Wels. — Paderborn, 1994. — S. 336—436.
• Eggensperger, Thomas.  Der Einfluss des Thomas von Aquin auf das politische Denken des Bartolomé de las Casas im Traktat «De imperatoria vel regia potestate». Eine theologisch-politische Theorie zwischen Mittelalter und Neuzeit. — Lit-Verlag, 2001.
• Alain Finkielkraut.  Il L’umanità perduta. — Roma: Liberal, 1997. — ISBN 88-86838-18-2.
• Giuseppe Tosi.  La teoria della schiavitù naturale nel dibattito sul nuovo mondo (1510—1573). «Veri domini» o «servi di natura»?. — ESD-Edizioni Studio Domenicano, 2002. — ISBN 88-7094-475-1.
• David E. Stannard.  Olocausto Americano. La conquista del Nuovo Mondo. — Torino: Bollati Borlingheri, 2001. — ISBN 88-339-1362-7.
• Francisco de Vitoria.  Relectio De Indis. La questione degli Indios, testo critico di L. Pereña. — Bari: Levante editore, 1996. — ISBN 88-7949-123-7.

Отрывок, характеризующий Вальядолидская хунта

Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.