Вилем II из Пернштейна

Вилем II из Пернштейна чеш. Vilém II. z Pernštejna<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Вилем II из Пернштейна. «Зерцало славного маркграфства Моравского». Бартош Папроцкий.</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Высочайший гофмейстер Чешского королевства
1490 — 1514
Преемник:	Войтех I из Пернштейна
Высочайший маршалок Чешского королевства
1483 — 1490
Монарх:	Владислав II
Рождение:	1438(1438)
Смерть:	8 апреля 1521(1521-04-08) Пардубице
Место погребения:	Костёл Воздвижения Святого Креста, Доубравник
Род:	Пернштейны
Отец:	Ян II из Пернштейна
Мать:	Богунка из Ломнице
Супруга:	Йоганка из Либлиц (ум. 1515)
Дети:	Ян IV, Войтех I, Богунка

Вилем II из Пернштейна и на Гельфштине (чеш. Vilém II. z Pernštejna a na Helfštejně; 1438 — 8 апреля 1521, Пардубице) — средневековый чешско-моравский магнат и государственный деятель из дворянского рода Пернштейнов, один из влиятельнейших и богатейших сановников короля Владислава II (1471—1509), высочайший маршалок и высочайший гофмейстер Чешского королевства. Дед Вратислава II из Пернштейна.

Биография

Вилем II был сыном влиятельного моравского магната Яна II из Пернштейна (ум. 1475) и его второй жены Богунки из Ломнице. В возрасте 14-ти лет отец отправил его ко двору двенадцатилетнего короля Ладислава Постума, однако внезапная смерть Ладислава в 1457 году помешала будущей безоблачной карьере Вилема при дворе. Вскоре Вилем поступил на службу к Йиржи из Подебрад, сторону которого принял его отец.

После смерти короля Йиржи из Подебрад Вилем в 1472 году вынужден был перейти на службу к Матиашу Хуньяди поскольку его старший брат Зикмунд из Пернштейна был взят в заложники сторонниками Матиаша. Вилем стал полководцем Матиаша, при этом он с лёгкостью отошёл от гуситской веры и принял католичество. Вилем II на протяжении своей жизни вообще был довольно терпим в вопросах вероисповедания — известна его ставшая крылатой фраза «S Římany věřím, s husity žiji, s bratřími umírám» (С Римлянами верую, с гуситами живу, с братьями умираю).

В 1474 году Вилем занял должность высочайшего моравского коморника, в функции которого входило управление земской казной и другим имуществом (оставался в этой должности до 1487 года). После окончания в 1479 году войны за чешский престол между Владиславом II Ягеллоном и Матиашем Хуньяди Вилем из Пернштейна становится одним из приближённых вельмож короля Владислава. В 1483 году Вилем II был назначен на пост высочайшего маршалка королевства (занимал его до 1490 года). С 1488 года он предоставлял защиту и оказывал покровительство чешским братьям, которых король Матиаш Хуньяди пытался изгнать из Моравии.

В 1490 (по другим данным, в 1487) году Вилем II занял должность высочайшего гофмейстера. После смерти Матиаша Хуньяди (в 1490 году) Вилем из Пернштейна осуществлял успешную дипломатическую деятельность, направленную на избрание Владислава Ягеллона королём Венгрии.

В 1507 году Вилем начал отходить от активной политической деятельности, сосредоточившись на управлении своими обширными владениями. В 1514 году он оставил должность высочайшего гофмейстера королевства, однако, уходя, добился назначения на неё своего младшего сына Войтеха. Последним политическим достижением Вилема II стало участие в подготовке и заключении Святовацлавского договора 1517 года, урегулировавшего взаимоотношения между городским и дворянским сословиями Чехии.

Вилем был предприимчивым хозяйственником и, в отличие от многих других аристократов, не боялся вводить в своих имениях прогрессивные способы производства и новые отрасли хозяйствования, такие как рыбоводство, пивоварение, овцеводство, горное дело.

Известный чешский историк Франтишек Палацкий так охарактеризовал личность Вилема II из Пернштейна:

«Он был мужчиной, равного которому напрасно искать в истории чешской и, возможно, других народов. Как воин он принадлежал к Средневековью, как крупный промышленник относился уже к Новому времени. Как превосходный ум и благородный характер — ко всем эпохам.»

Оригинальный текст (чешск.)  

«Byl muž, jemuž rovného bychom marně hledali v dějinách českých a snad i u jiných drahně národův. Co válečník, náležel ještě středověku, co velký průmyslník patřil již věku novému. Co výtečná hlava a ušlechtilý charakter věkům všem.»

Вилем II умер 8 апреля 1521 года в Пардубице в возрасте 83 лет и был похоронен в фамильном склепе под алтарем костёла Воздвижения Святого Креста в Доубравнике.

Владения

В 1472—1473 годах упоминался под именем Вилем на Мезиржичи, что свидетельствует о владении им в то время местечком Мезиржичи, которое ранее принадлежало его деду по матери Яну из Ломнице. После смерти его старшего брата Зикмунда (в 1473) и их отца (в 1475) обширные фамильные владения, включая моравский замок Пернштейн, перешли под управление Вилема, занявшего место старшего в роду Пернштейнов.

Благодаря браку с Йоганкой из Либлиц Вилем II получил внушительное состояние и в 1475 году Вилем II купил замок Гельфштин в Моравии, по которому до конца своих дней подписывался Вилем из Пернштейна и на Гельфштине. В 1482 году резиденцией Вилема стал Моравски-Крумлов, в отношении которого он приобрёл право опеки и откуда он регулярно наведывался для важных встреч в Прагу.

90-е годы XV века стали периодом быстрого расширения территориальных владений Вилема из Пернштейна в Моравии и укрепления его имущественного благосостояния. В 1490 году Вилем приобрёл кунетицкое панство вместе с замком Кунетицка-Гора, который существенно преобразил, в том же году он получил в залог от короля Владислава II за 21 000 венгерских флоринов панство и замок Глубока. В 1491 году Вилем II купил панство Богданеч и Пардубицкое панство с замком, который перестроил в четырёхкрылый ренессансный дворец, ставший его новым местом постоянного пребывания. После смерти его младшего брата Вратислава I из Пернштейна в 1496 году Вилем II унаследовал моравский замок Плумлов с одноимённым местечком, а также панства Простеёв и Костелец-на-Гане. Вскоре после этого Вилем купил замок Драготуше и панства Пршеров, Липник и Границе.

В 1503 году Вилем II приобрёл моравские панства Товачов и Коетин. Кроме того, в залоге у Вилема из Пернштейна находилось панства Тршебич и Глубчице. Среди владений Вилема из Пернштейна были так же замки Литице (у Жамберка), Потштейн, Садек и Цимбурк; панства Иванчице (с 1486 года), Жидлоховице, Годонин (с 1512 года), Погоржелице (с 1512 года). Территориальное расширение собственности Вилема II остановилось с приобретением внушительного по своим размерам Литавского панства в окрестностях Брно, включавшего в себя, помимо самой деревни Литава, 12 сёл, несколько крепостей и три пустующих замка.

Семья

В 1475 году Вилем II женился на Йоганке из Либлиц (умерла в 1515 году), от брака с которой родились:

• Богунка из Пернштейна (1485—1549);
• Ян IV «Богатый» из Пернштейна (1487—1548), моравский земский гетман (1515—1519, 1526—1528, 1530), граф Глаца (с 1537);
• Войтех I из Пернштейна (1490—1534), высочайший гофмейстер Чешского королевства (1514—1523).

Литература

• Hofman, Ladislav; Novák, Jan Václav [archive.org/stream/ottvslovnknauni37ottogoog#page/n554/mode/1up z Pernšteina] (чешск.) // Jan Otto Ottův slovník naučný: Illustrovaná encyklopaedie obecných vědomostí. — Praha, 1902. — Sv. 19: «P—Pohoř». — S. 507—509.
• Sedláček, August. Hrady, zámky a tvrze království českého. — Praha: Výtvarný odbor Umělecké besedy, 1882. — Т. I. Chrudimsko. — S. 36—38. — 250 S.
• Vorel, Petr. Páni z Pernštejna. Vzestup a pád rodu zubří hlavy v dějinách Čech a Moravy. — Praha: Rybka Publishers, 1999. — 318 S.

Ссылки

• Vykoupil, Libor. [www.rozhlas.cz/brno/upozornujeme/_zprava/ecce-homo-vilem-z-pernstejna--876727 Ecce Homo — Vilém z Pernštejna //www.rozhlas.cz]
• [www.doubravnik.cz/view.php?cisloclanku=2004062701 Vilém z Pernštejna на официальном сайте города Доубравник]

Отрывок, характеризующий Вилем II из Пернштейна

– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.