Вильсоновская Армения
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 3 февраля 2014 года. |
Вильсоновская Армения — армянское государство в границах, предложенных президентом США Вудро Вильсоном при разработке Севрского договора 1920 года.
Участие Османской империи в Первой мировой войне завершилось 30 октября 1918 года подписанием Мудросского перемирия. Общий круг вопросов, связанных с завершением войны, обсуждался в 1919—1920 годах на Парижской мирной конференции. В соответствии с её решениями, 10 августа 1920 года был подписан Севрский мирный договор между султанской Турцией с одной стороны, и Антантой с примкнувшими к ней странами — с другой. В соответствии с условиями этого договора Турция признавала Армению как «свободное и независимое государство». Турция и Армения соглашались подчиниться президенту США Вудро Вильсону по арбитражу границ в пределах вилайетов Ван, Битлис, Эрзрум и Трапезунд и принять его условия относительно доступа Армении к Чёрному морю (через Батум). Однако созванное в Анкаре Мустафой Кемалем Великое национальное собрание Турции отказалось ратифицировать этот договор.
Переговоры
Ллойд Джордж побуждал Вудро Вильсона объявить Турецкую Анатолию (и, в частности, Западную Армению) мандатной территорией. В 1919 году Вильсон отправил в Османскую империю генерала Харборда и комиссию Кинга-Крэйна, которые должны были выяснить ситуацию на местах и, в частности, разобраться с тем, насколько требования армянской стороны соответствуют 12-му из «14 пунктов».
Задачей комиссии Кинга-Крэйна было выяснение того, возможно ли создание независимого армянского государства, а также выяснение вопроса о том, может ли такое государство быть образовано под мандатом США. Комиссия пришла к выводу, что такое государство может быть создано. Генерал Харборд высказался против разделения территорий с армянским населением, так как это могло бы привести к межобщинным столкновениям, но указал, что в Восточной Анатолии армяне не составляют большинства населения, но смогут составить большинство, если обеспечить возвращение в свои дома армянских беженцев. В решении комиссии было указано, что страдания, пережитые армянским народом, привели к тому, что армяне не верят тому, что в Османской империи их права будут соблюдаться.
Армянские аргументы
Армянская революционная федерация Дашнакцутюн, используя своё положение лидера армянского национального движения, отстаивала утверждение о том, что Западная Армения не должна быть частью Османской империи. В связи с тем, что армяне де-факто контролировали территорию вилайета Ван с 1915 по 1918 годы, дашнаки утверждали, что было бы естественным присоединить этот регион к Республике Армении. Другим аргументом в пользу создания независимого армянского государства был рост количества армян на этой территории: начиная с 1917 года выселенные турками армяне начали возвращаться в родные места, восстанавливать свои дома и возделывать землю. В случае возвращения всех беженцев, армяне уже могли бы составить более 75% населения Западной Армении.
Решение Вильсона
Вудро Вильсон решил, что территория, которую стали называть «Вильсоновской Арменией», должна отойти армянам в соответствии с Севрским договором. Хотя договор был подписан де-юре правительством Османской Турции, находившимся в оккупированном союзниками Стамбуле. Национальное собрание Турции в Анкаре отказалось его ратифицировать.
Последствия
Как показали дальнейшие события, комиссия Кинга-Крэйна неадекватно оценила ситуацию (некоторые источники утверждают, что у неё просто не было достаточно времени для того, чтобы вникнуть во все нюансы). В сентябре 1920 года началась армяно-турецкая война, спровоцированная попыткой армянских войск занять территории, переданные ей по так и не вступившему в силу севрскому договору.; кемалистские войска, в течение двух месяцев разгромили армянскую армию и остановились в 7 км от Еревана. По Александропольскому договору Карсская область, отбитая турками, оставалась за Турцией. Договор был подписан между Арменией и Турцией. В районах, отходивших к Турции, теоретически признавалась возможность плебисцита, но при этом Армения должна была признавать их «неоспоримую историческую, этническую и юридическую связь с Турцией». Конкретные вопросы прохождения армяно-турецкой границы были решены Московским договором 1921 года и Карсским договором 1921 года, которые не ратифицированы до сих пор[кем?].
Подписанный Турцией в 1923 году со странами Антанты Лозаннский мирный договор заменил Севрский мирный договор. В Лозаннском договоре Турции удалось добиться отказа от создания «национального очага» армян, однако вопрос армяно-турецкой границы в Лозаннском договоре не рассматривался вообще.
По мнению ряда современных политиков и юристов[кого?], «Вильсоновская Армения» не только имеет до сих пор юридическую силу, но и является единственным законным документом, определяющим армяно-турецкую границу.
статьи</th><td class="navbox-list navbox-even" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px;background:#f0f0f0"> Армянская освободительная легенда[hy] • Эчмиадзинское собрание[hy] (1547) • Эчмиадзинское собрание[hy] (1677) • Ангехакотское собрание[hy] (1699) • Восстание в Зангезуре (1722—1730) • Восстание в Нагорном Карабахе (1724—1731)[hy] • Армянское царство (проект)[hy] (1827) • Армянское национальное возрождение • Армянский вопрос (1878 ~) • Первая Республика Армения • Севрский мирный договор • Вильсоновская Армения • Февральское восстание[en] • Республика Горная Армения • Карабахское движение (Миацум) • Карабахская война Напишите отзыв о статье "Вильсоновская Армения"Отрывок, характеризующий Вильсоновская АрменияНо, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же. Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление. В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку. В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе. Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать. Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач. В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов. Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили. – Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче. Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал. Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе. Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его. Навигация | |||||||||
