Война за архив Техаса

Война за архив Техаса — спор 1842 года о перемещении национального архива Республики Техас из Остина в Хьюстон. Спор являлся частью попытки президента республики Сэма Хьюстона перенести столицу.

Предыстория

В результате образования Республики Техас в 1836 году начали появляться первые документы о работе временного правительства. Документы перемещались одновременно с правительством из города в город из-за наступления мексиканцев в ходе Техасской революции. На момент окончания войны в апреле 1836 года столицей являлся город Вест-Коламбия. Вскоре основные департаменты правительства и архив документов переехали в Хьюстон. В 1838 году президентом республики стал Мирабо Ламар. Под его влиянием, Конгресс Техаса санкционировал создание планового города для перемещения туда столицы государства. Остин, новый город, был построен неподалёку от земель нескольких агрессивно настроенных индейских племён, также отсутствовал простой способ доставки в город необходимых товаров. Сторонники переноса столицы указывали, что Остин будет находиться посреди крупных населённых пунктов. Оппозиция же, возглавляемая бывшим президентом Сэмом Хьюстоном, хотела, чтобы столица находилась по месту фактического центра популяции, в районе побережья Мексиканского залива.

Национальный архив переезжал с 26 августа по 14 октября 1839 года, для перевозки использовалось 50 фургонов. Ламар и его кабинет министров прибыли в город 17 октября. В последующие годы Остин пережил несколько набегов команчей. Жители Хьюстона и редакция издания Morning Star пытались использовать факт частых набегов в качестве аргумента для возвращения архива в свой город.

В сентябре 1841 года президентом республики снова стал Сэм Хьюстон, выиграв выборы с большим преимуществом. Его предложения перенести обратно столицу и архивы в Хьюстон были несколько раз отклонены конгрессом.

Прелюдия

В феврале 1842 года конгресс ушел на каникулы, а уже в следующем месяце на Техас напала мексиканская армия под командованием Рафаэля Васкеса. К 5 марта в Сан-Антонио было расквартировано более 1000 солдат. Несколько дней спустя комитет безопасности Остина рекомендовал ввести военное положение и приказал жителям эвакуироваться. В городе осталось совсем немного людей. Президент Хьюстон вернулся в город, носивший его имя.

Через несколько дней Васкес начал отступление. Президент, вероятно, не зная об этом, приказал военному министру Джорджу Вашингтону Хокли перевезти архивы в Хьюстон. В качестве обоснования, он процитировал часть конституцию Техаса, в которой говорилось, что «офисы президента и министров должны располагаться в доме правительства, если иное не одобрено конгрессом, либо в случаях, когда государственный интересы требуют того, например в случае чрезвычайной ситуации или войны».

Военный командующий Остина, генерал Генри Джонс, собрал граждан, чтобы обсудить приказ Хьюстона. На собрании преобладало мнение, что Остин является безопасным, а отъезд Хьюстона из города создал неуверенность в будущем города и негативно сказался на стоимость недвижимости. 16 марта комитет безопасности принял решение, что перемещение архивов из Остина противоречит законам республики. Комиссией был организован патруль в Бастропе, в задачу которого входил досмотр повозок и изъятие любых найденных правительственных записей. Личный секретарь Сэма Хьюстона Уай. Ди. Миллер писал президенту, что жители Остина «скорее используют свои винтовки для предотвращения вывоза архива, нежели против мексиканцев». Для разрешения конфликтной ситуации, президент созвал специальную сессию конгресса 27 июня 1842 года. Конгресс, однако, решил не предпринимать действий по переносу столицы.

Конфликт

В сентябре 1842 года генерал Адриан Уолл повёл на Техас ещё одну мексиканскую армию и на некоторое время захватил Сан-Антонио. Хьюстон созвал седьмой конгресс в Вашингтоне-на-Бразосе. Во вступительном слове президент потребовал от конгресса поддержать вывоз архива из Остина, невзирая на протесты «крамольных» граждан города, утверждая, что «в уместности и необходимости данного шага не может быть никаких разумных сомнений». 9 декабря сенатор Грир предложил на рассмотрение конгресса «Билль об обеспечении защиты национальных архивов». При голосовании о приостановке парламентских процедур для скорейшего прохождения билля голоса разделились поровну, а глава сената Эдвард Берлесон, находившийся в оппозиции к Хьюстону отдал решающий голос против принятия закона. 10 декабря Грир представил ещё один билль о перемещении центрального земельного управления, в котором хранился архив. Он оставил пустым место для города, куда должно было переехать управление и, в результате этого, конгресс провёл несколько недель пытаясь решить, куда должен переезжать офис

10 декабря Хьюстон в частном порядке поставил задачу полковнику Томасу Смиту и капитану Элаю Чендлеру перевезти архивы в Вашингтон-на-Бразосе. Хьюстон писал, что «важность перемещения архивов и государственных органов из Остина в нынешней опасной для города ситуации становится всё более и более насущной с каждым днём. Пока документы находятся там, никто не знает в какой час они будут уничтожены». Командирам рекомендовалось придумать предлог, чтобы отправить небольшую группу на борьбу с индейцами, а затем быстро захватить архивы и вывезти их.

30 декабря 1842 года Смит повёл более 20 человек и три повозки в Остин. Люди уже заканчивали погрузку документов в фургоны, когда были замечены Анджелиной Эберли, владелицей трактира неподалёку. Эберли прибежала на Конгресс-Авеню, где находилась небольшая трёхкилограммовая гаубица. Он развернула пушку в сторону офиса земельного управления и выстрелила. Несмотря на то, что выстрел был произведён точно, ни зданию, ни людям внутри него он не причинил большого урона.

Смит и его люди быстро покинули город, направившись на северо-восток, чтобы обогнуть патруль в Бастропе. Их сопровождали два клерка из земельного офиса, взятые для того, чтобы обеспечить безопасность и сохранность записей. Продвижение группы было медленным — ливни сделали дороги практически непроходимыми для и без того медленных волов. Группа прошла 18 миль (29 км), прежде чем остановиться на ночлег в местечке Киннис-Форт, расположенном около ручья Буши-Крик.

Тем временем в Остине капитан Марк Льюис собрал группу людей для вызволения захваченного архива. Некоторые из преследователей пошли пешком, а некоторые не имели при себе оружия. Люди Льюиса добрались до стоянки Смита в середине ночи незамеченными, поскольку Смит решил на ставить часовых на ночь. Утром 31 декабря архивы вернулись в Остин. Неизвестно, привезли ли их обратно люди Смита, либо жители Остина справились с этой задачей самостоятельно.

Последствия

Палата представителей Техаса сформировала комитет для расследования попытки вывоза архивов. Комитет предостерёг Хьюстона от дальнейших действий по перемещению столицы из Остина без согласия конгресса. Сенатский комитет сообщил о своём несогласии оставить Остин столицей, однако, при отсутствии угроз городу, у Хьюстона не имелось законных аргументов для перемещения архива. В 1843 году сенат проголосовал за билль, который требовал перевоз архива, если будет объявлена война с Мексикой. На этот раз при равенстве голосов Берлесон отдел свой голос в поддержку законопроекта. Палата представителей отвергла закон.

Также сенат издал резолюцию, призывавшую Хьюстона вернуть правительственные учреждения обратно в Остин. Тем не менее правительство и законодатели продолжили работу в Вашингтоне-на-Бразосе. Бывший президент Ламар в марте 1843 года получил письмо о том, что Остин опустел и большинство предприятий были закрыты, но архив оставался на месте.

4 июля 1845 года в Остине собралась конвенция чтобы обсудить присоединение Техаса к США. К тому времени документы, созданные в Вашингтоне-на-Бразосе были перемещены в Остин и, таким образом, архив снова стал единым целым.

В 2004 году в центре Остина была установлена статуя Анджелины Эберли.

Литература

• Spaw, Patsy McDonald (1991), [books.google.com/books?id=DUeG7iobgI4C The Texas Senate: Republic to Civil War, 1836–1861], Volume 1 of The Texas Senate, College Station: Texas A&M University Press, ISBN 978-0-89096-442-2, <books.google.com/books?id=DUeG7iobgI4C> 
• Winfrey, Dorman H. (October 1960), "[texashistory.unt.edu/ark:/67531/metapth101190/m1/197/ The Texan Archive War of 1842]", Southwestern Historical Quarterly (Texas State Historical Association) . — Т. 64 (2): 171–184, <texashistory.unt.edu/ark:/67531/metapth101190/m1/197/> 

Ссылки

• [www.tsl.state.tx.us/treasures/republic/archwar/archwar.html The Archives War] (англ.). Texas State Library and Archives Commission. Проверено 4 апреля 2016.

Отрывок, характеризующий Война за архив Техаса

Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]