Волосы (мюзикл)

Волосы
Hair
Жанр	мюзикл
Автор	Дж. Рэдо, Дж. Раньи
Композитор	Гэлт Макдермот
Страна	США США
Язык	английский
Год	1967
Постановки	1967 — Нью-Йорк 1968 — Нью-Йорк (Бродв.) 1968 — Лондон (West End) 1968 — Мюнхен 1969 — Сидней 1977 — Нью-Йорк (Бродв.) 1979 — Киноверсия 1993 — Лондон (West End) 1999 — Москва 2004 — Нью-Йорк (Бродв.) концертная версия 2005 — Лондон (West End) 2008 — Central Park revival

«Во́лосы» (англ. Hair) — психоделический мюзикл, который является вехой хиппи-движения 1960-х годов. Музыка написана Гэлтом Макдермотом, слова — Джеймсом Рэдо и Джеромом Раньи. Премьера состоялась в Нью-Йорке 17 октября 1967 г. В апреле 1968 г. переместился на одну из сцен Бродвея, где выдержал 1873 представления. В том же году поставлен в Лос-Анджелесе и Лондоне.

В ноябре 1999 года в Московском театре эстрады была показана американская авторская версия мюзикла, поставленная режиссёром Бо Кроуэллом и продюсером Майклом Батлером совместно с Московским театром музыки и драмы Стаса Намина. Затем постановка была адаптирована и в январе 2000 года состоялась премьера российской версии в Театре юного зрителя. Мюзикл до сих пор с успехом идет в Московском театре музыки и драмы Стаса Намина.

Сюжет

Акт I

Клод, как лидер «племени», сидит в центре сцены, пока остальное племя гуляет в зрительном зале. Члены племени Шейла (студентка Нью-Йоркского университета) и Бергер (непочтительный свободный дух) вырывают прядь волос Клода и бросают в пламя костра. Через некоторое время племя устремляется на сцену и они начинают петь от том, что они дети Эры Водолея («Aquarius»). Затем Бергер снимает штаны и демонстрирует зрителю набедренную повязку, после чего спускается в зрительный зал, представляясь «психоделическим плюшевым мишкой» и «ищет свою Донну» («Donna»).

Племя зачитывает список разных действующих на сознание веществ, легальных и нелегальных («Hashish»). Вуф, нежная душа, превозносит несколько сексуальных практик («Sodomy») и говорит «Я всех люблю». Он любит растения, семью, зрителей, которым говорит «Мы все одно». Хад, боевой афро-американец, спускается на сцену сверху, скользя по шесту. Он провозглашает себя «президентом Соединённых Штатов Любви» («Colored Spade»). С явно поддельным английским акцентом Клод говорит, что он «самый красивый зверёк в их лесу» из «Манчестера в Англии» («Manchester»). Но кто-то из племени напоминает ему, что он из Флэшинга в штате Нью-Йорк. Хад, Вуф и Бергер называют свой цвет («I’m Black»), а Клод зачисляет себя в «невидимые». Племя зачитывает список вещей, которых им не хватает («Ain’t Got No»). Четверо афро-американских членов племени зачитывают названия дорожных знаков в символической последовательности («Dead End»).

На сцену выходит Шейла («I Believe in Love») и под её управлением племя начинает скандировать. Продолжается начатая чуть ранее песня «Ain’t Got No (Grass)». Джини, эксцентричная девушка, появляется в противогазе и в виде сатиры рассказывает нам о загрязнении экологии («Air»). Она беременна и влюблена в Клода. Несмотря на то, что она хотела ребёнка от Клода, на деле «залетела от какого-то ширяющегося». Племя начинается ссылаться на LBJ (президент Линдон Б. Джонсон), ФБР (Федеральное Бюро Расследований), ЦРУ (Центральное Разведывательное Управление) и ЛСД («Initials»). Шестеро членов племени появляются на сцене в виде родителей Клода, ругая его за всё подряд — отсутствие работы, горы бумажных вырезок, бумажек. Они заявляют, что не будут давать ему деньги и «только армия сделает из тебя нормального человека». Вопреки всему, Клод поёт о своей жизнеспособности («I Got Life»).

Раздав племени мнимые таблетки и заявив, что настоящие остались Ричарду Никсону, Папе Римскому и «Алабаме Уоллес», Бергер рассказывает, как его выгнали из школы («Goin' Down»). Клод возвращается с призывной комиссии, которую успешно прошёл. Он делает вид, что сжигает повестку на Вьетнамскую Войну, но Бергер вовремя тушит и оказывается, что это был читательский билет. Клод мучается в раздумьях, что же ему делать.

Два члена племени, одетых в туристов, выбегают на сцену спросить, зачем они носят такие длинные волосы. В ответ Клод и Бергер вместе с остальным племенем объясняют их значимость («Hair»). Леди-туристка утверждает, что дети должны быть «свободными и невинными» и «делать, что хотят, пока это никому не вредит». Она также отмечает, что длинные волосы такая же ественная вещь как «элегантное оперение самцов птиц» («My Conviction»). Она открывает своё пальто, чтобы показать, что на деле она мужчина. Когда искусственная грудь спадает, племя даёт ей имя Маргарет Мид.

Шейла вручает Бергеру жёлтую рубашку. Он попадает впросак и в конце концов рвёт её надвое. Шейла заявляет о своём опасении, что Бергера больше волнует мнение толпы чем её («Easy to Be Hard»). Джини резюмирует романтический многоугольник: «Я тащусь по Клоду, Шейла тащится по Бергеру, Бергер тащится по всему вокруг. Клод же тащится быть крестом над Шейлой и Бергером.» Племя возвращается с флаерами для зрителей, которых приглашает уйти в себя («Hare Krishna»). Бергер, Вуф и остальное племя поют сатирическую песню о том, как они должны обращаться с американским флагом («Don’t Put it Down»). Затем молодая и невинная Крисси описывает Фрэнка («Frank Mills»), парня, которого она ищет, племя же тем временем продолжает номер «Be-In». Мужская половина сжигает повестки, Клод сначала протягивает в огонь и свою, но передумывает и достаёт обратно. Он спрашивает «Где же это что-то, Где же этот кто-то, Который решает, должен ли я жить или умереть?» («Where Do I Go»). Всё племя раздевается догола, повторяя «бусы, цветы, свобода, счастье».

Акт II

Четверо членов племени поют «Electric Blues». После паузы в виде затемнения, на сцене появляется всё племя с песней «Oh Great God of Power.» Клод ушёл в индукционный центр, а члены племени разыгрывают воображаемую беседу с ним: «Суть проекта в том, чтобы белые послали чёрных воевать с жёлтыми за землю, отнятую у красных». Вернувшись, Клод дарить Вуфу постер с Миком Джаггером. Вуф приходит от подарка в восторг, потому что, как он сам говорит, тащится по Джаггеру. Три светлокожие женщины племени говорят, чем им нравятся темнокожие мальчики («Black Boys»), а три темнокожие отвечают тем же самым, но про светлокожих мальчиков («White Boys»).

Бергер даёт Клоду косяк, который вскоре начинает действовать и у племени начинаются видения («Walking in Space»). Ему видится, как он прыгает с парашютом в джунгли Вьетнама. Бергер появляется в виде Генерала Джорджа Вашингтона и приказывает отступить из-за нападения индейцев. Индейцы перестреливают всех людей Вашенгтона. Появляется Генерал Улисс С. Грант и начинает перекличку: Авраам Линкольн (играет темнокожая женщина из племени), Джон Уилкс Бут, Калвин Кулидж, Кларк Гейбл, Скарлетт О’Хара, Арета Франклин, Полковник Джордж Кастер. Клод Буковски оказывается в конце списка, но Кларк Гейбл говорит «этого не может быть». Они все танцуют минуэт, пока три африканских колдуна-лекаря не убивают их — всех, кроме Авраама Линкольна, который говорит «Я один из вас». Линкольн, после того, как трое африканцев поют ему дифирамбы, читает альтернативную версию Геттисбергской речи («Abie Baby»). Бут стреляет в Линкольна, но Линкольн отвечает «Я не умру, кроме как за белого человека».

Видения продолжаются появлением четверых буддистских монахов. Один льёт на другого бензин, тот загорается (напоминает самосожжение Тич Кванг Дюка) и с криками убегает. Три католические монахини душат оставшихся. Три астронавта застреливают монахинь лазерными пушками. Трое китайцев вонзают ножи в астронавтов. Трое коренных американцев убивают китайцев луками и томагавками. Три зелёных берета расстреливают коренных американцев из автомата, а затем и друг друга. Сержант и двое родителей появляются с костюмом, висящем на вешалке. Родители говорят костюму, словно это их сын, что они им очень гордятся. Трупы оживают и играют как дети. Игры становятся насильными и они снова убивают друг друга. Они восстают из мёртвых вновь («Three-Five-Zero-Zero») и в конце сцены два члена племени поют над трупами стихи Шекспира о благородстве человека («What A Piece of Work Is Man»).

Очнувшись, Клод говорит «Я не хочу больше шататься по улицам… я знаю, ком хочу стать… невидимкой». Когда все начинают смотреть на луну, Шейла и остальные наслаждаются светом звёзд («Good Morning Starshine»). Племя поёт о старом матрасе («The Bed»). Клод остаётся наедине со своими сомнениями. Он оставляет племя, укутанное одеялом в разгар снежной бури. Они вновь начинают скандировать, а потом замечают, что Клода среди них нету. Бергер кричит «Клод! Клод!» Клод появляется в военной форме и со стриженными волосами, но они его не видят, потому что он стал невидимкой. Клод говорит «Нравится это вам или нет, но меня приняли».

Клод и остальные поют «Flesh Failures». Племя выходит на первый план, оставляя Клода позади и его текст второй раз начинают петь Шейла и Дионн. Всё племя начинает песню «Let the Sun Shine In» и расходится. В центре сцены лежит Клод, накрытый чёрной тканью. Занавес закрывается и, когда он вновь открывается, племя зовёт зрителей на сцену и снова поёт «Let the Sun Shine In».

Интересные факты

• В последней сцене I акта мюзикла все его участники появляются перед зрителями обнажёнными.
• В премьерных постановках были заняты многие молодые люди, которые станут известными годы спустя, — Дайан Китон (в Нью-Йорке), Мит Лоуф и Дженнифер Уорнс (в Лос-Анджелесе), Жак Устен (в Брюсселе), Донна Саммер и Лиз Митчелл (в Берлине).
• В постановках 1969 года участвовала нидерландская группа Focus.
• Несколько песен из мюзикла были выпущены в 1968 и 1969 годах отдельными синглами: «Aquarius/Let the Sunshine In» в исполнении группы The 5th Dimension на протяжении пяти недель возглавлял Billboard Hot 100, в то время как в Великобритании особым успехом пользовалась «Ain’t Got No — I Got Life» в исполнении соул-певицы Нины Симон.
• В 1979 году режиссёр Милош Форман снял киноверсию мюзикла.

Отрывок, характеризующий Волосы (мюзикл)

– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.