Волынские

Волынские
Описание герба: Выдержка из Общего гербовника На щите, имеющем красное поле, изображен серебряный Крест. Щит увенчан обыкновенным дворянским шлемом с дворянскою на нем короною. Намет на щите красный, подложенный серебром. Щит держат два льва.
Том и лист Общего гербовника:	IV, 32
Часть родословной книги:	VI
Подданство:
Великое княжество Московское
Царство Русское
Российская империя
Имения:	Вороново

Эта статья — о дворянских родах. О носителях фамилии см. Волынский.

Волынские — угасший русский дворянский род, предположительно или из Гедиминовичей или от Рюриковичей (потомки Владимира Мономаха линия Романа Мстиславича Волынского -Галицкого), или от старинного боярского рода Галичине или Волыни .

Родоначальником его был князь Дмитрий Михайлович Волынский-Боброк, выехавший из Волыни в Москву и прославившийся в Куликовской битве (1380 год). Он был женат на сестре Дмитрия Донского — Анне, и имел двух сыновей: Бориса и Давыда, бывших боярами при великом князе московском Василии Дмитриевиче.

Внук последнего, Михаил Григорьевич, был дворецким при великом князе московском Иване III Васильевиче и имел прозвище «Вороной», отчего и потомки его именовались Вороными-Волынскими. Михаил Иванович Вороной-Волынский, боярин и воевода в разных походах, убит в 1571 году в сражении с крымскими татарами под Москвой. Яков Васильевич, по прозванию Крюк († в 1568 году), был окольничим и постельничим царя Ивана Грозного.

Многие Волынские были воеводами в XVII веке. Иван Григорьевич Меньшой Волынский, сын боярский и голова, затем воевода, участник Ливонской войны. Иван Иванович Волынский — воевода Ярославля, участник Первого народного ополчения. Михаил Петрович Волынский в 1683 году пожалован в бояре.

К этому же роду принадлежат Василий Семёнович Волынский, Артемий Степанович Волынский, Пётр Артемьевич Волынский и Артемий Петрович Волынский. Род Волынских пресёкся в XIX веке. Принадлежавшая Волынским подмосковная усадьба Волынщина-Полуэктово перешла к потомкам полководца Долгорукова-Крымского, а поместье Батыево — к Воронцовым.

Известен ещё один польский род этой фамилии. Род герба Абданк, русского происхождения. Родоначальник их, Петр Волынский, был воеводой великого князя Ивана Васильевича и во время войны с Польшей взят в плен и поступил в польскую службу. Потомки его, после присоединения Белоруссии к России, вступили в русское подданство. Род этот угас в XIX столетии («Гербовник», VI, 19)..

Литература

• Руммель В.В.,. Волынские, русский дворянский род // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Волынские

– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»