Гольцев, Виктор Александрович

Виктор Александрович Гольцев
Место рождения:	Коломна, Московская губерния, Российская империя
Гражданство:	Российская империя
Род деятельности:	журналист, публицист, литературный критик
Направление:	проза
Язык произведений:	русский

Ви́ктор Алекса́ндрович Го́льцев (1850—1906) — известный русский журналист, публицист и литературный критик, учёный и общественный деятель; доцент Московского университета, редактор «Юридического вестника», «Русского курьера», сотрудник «Русских ведомостей», редактор «Русской мысли».

Учёба

Родился 5 августа 1850 года в семье помощника правителя канцелярии и дел общего присутствия Тульской губернской строительной и дорожной комиссии, титулярного советника Александра Елисеевича Гольцева. В 1868 году окончил Тульскую гимназию с золотой медалью и правом на чин XIV класса и продолжил образование в Московском университете. В 1872 году закончил курс юридического факультета со степенью кандидата и по рекомендации декана факультета А. Ф. Мильгаузена был оставлен для приготовления к профессорскому званию по кафедре финансового права. Сдав в феврале 1874 году магистерский экзамен по финансовому праву и политической экономии, представил на утверждение факультета избранную  им для диссертации тему: «Исторический очерк финансового управления в России со второй половины XVII столетия до конца первой половины XVIII в.» и был отправлен за границу, где близко сошёлся с одним из теоретиков народничества П. Л. Лавровым. В течение 1875—1877 годов посетил университеты Парижа, Гейдельберга, Вены и Лепцига. Вернувшись в Россию, сдал по желанию факультета ещё и магистерский экзамен по полицейскому праву, а весной 1878 года успешно защитил магистерскую диссертацию по теме: «Государственное хозяйство во Франции XVII века», Его избрание приват-доцентом юридического факультета в том же году не было утверждено Министерством народного просвещения по мотивам «политической неблагонадежности».

Арестовывался за распространение в Москве нелегального журнала «Самоуправление». В 1889 году был выбран гласным Московской городской думы.

Педагогическая деятельность

В 1879 году был выбран в доценты Новороссийского университета (по кафедре энциклопедии права), но лекций по причине действия негласного циркуляра министра просвещения Д. А. Толстого, предписывающего не предоставлять Гольцеву места в учебных заведениях), не читал. Избранный в доценты Московского университета, был в феврале 1881 года утвержден в этом звании, но в августе 1882 года подал в отставку.

Литературная деятельность

Был несколько лет товарищем председателя Московского юридического общества (1884—1889); казначеем, а потом секретарём Общества любителей российской словесности.

Некоторое время редактором «Юридического вестника» и «Русского курьера». Писал статьи в «Русских ведомостях», «Русской правде», «Голосе» (в последней газете ему, наряду с остальными, принадлежали фельетоны под заглавием «Накануне»), «Вестнике Европы», «Русском богатстве», «Деле», «Артисте», «Вопросах философии и психологии». Полемизировал с И. С. Аксаковым и М. Н. Катковым. В своих публикациях обосновывал необходимость для России конституционного строя.

Очень деятельно Гольцев работал в «Московском телеграфе» и московском «Светоче».

В «Русской мысли», работая с основания журнала (1880), Гольцев вёл ежемесячное «Политическое обозрение», а с марта 1885 года после смерти С. А. Юрьева стал принимать деятельное участие в её редактировании, став фактически неофициальным главным редактором; в апреле 1905 года Гольцев был объявлен её официальным редактором. При Гольцеве «Русская мысль» окончательно примкнула к прогрессивной журналистике и привлекла к себе главнейших сотрудников закрытых в то время «Отечественных записок».

Литературная деятельность Гольцева, проникнутая духом гуманизма и свободы, была весьма разнообразна: он писал по вопросам права, финансов, воспитания, литературы и искусства, публиковал исследования исторического характера и философские статьи.

Отдельно изданы его «Государственное хозяйство во Франции XVII в.» (1878); «Очерк развития педагогических идей в новое время» (1880); «Законодательство и нравы в России XVIII в.» (1885); «Воспитание, нравственность, право» (Сборник статей, 1889); «Об искусстве» (критические заметки, 1890); «Вопросы дня и жизни» (1893).

После смерти В. А. Гольцева в 1906 году журнал «Русская мысль» возглавил П. Б. Струве.

Личная библиотека

В 1909 году вдова В.А. Гольцева передала его книжное собрание в дар Московскому университету, всего около 750 томов книг по социально-экономической тематике. В настоящий момент библиотека В.А. Гольцева хранится в Отделе редких книг и рукописей Научной библиотеки МГУ имени М. В. Ломоносова.

Литература

• Смолкина Н. С. Гольцев Виктор Александрович // Русские писатели. 1800—1917 : Биографический словарь. — М.: Большая российская энциклопедия, 1989. — Т. 1: А—Г. — С. 620—623.
• Гольцев, Виктор Александрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Гольцев, Виктор Александрович

Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.