Город мастеров (фильм)
Поделись знанием:
К:Фильмы 1965 года
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
(перенаправлено с «Город мастеров»)
| Город мастеров | |
 | |
| Жанр |
Сказка |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания | |
| Длительность |
84 мин |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
«Город мастеров» — советский художественный фильм-сказка.
Содержание
Сюжет
Фильм снят в жанре детской киносказки по мотивам пьесы Тамары Габбе, в основе сюжета которой лежат реальные факты борьбы западноевропейских городских коммун с феодалами в XII-XV веках.
Действие происходит в средневековом европейском городе. Иноземные захватчики под предводительством злого герцога де Маликорна напали на вольный Город Мастеров и поработили его, установив жестокие порядки. Лишь горстке защитников города удалось сбежать из-под власти герцога в близлежащие леса. Свободолюбивому горбуну-метельщику по имени Караколь, тайно влюбленному в прекрасную златошвейку Веронику, предсказано освободить город и жениться на любимой.
На лицензионном DVD фильм выпустила фирма «CP Digital».
В ролях
| Актёр | Роль |
|---|---|
| Георгий Лапето (озв. Игорь Ясулович) | Караколь |
| Марианна Вертинская | Вероника |
| Лев Лемке | герцог де Маликорн |
| Савелий Крамаров (озв. Георгий Штиль) | Клик-Кляк, сын бургомистра |
| Зиновий Гердт | художник |
| Леонид Каневский | начальник тайной полиции |
| Игорь Комаров | Гильом Готшальк, советник герцога |
| Миколас Орбакас | трубочист |
| Георгий Тейх | палач |
| Елизавета Уварова | бабушка Тафаро |
| Роман Филиппов | барон |
| Николай Харитонов | мастер Фирен, отец стрелка и Вероники |
| Павел Шпрингфельд | бургомистр Мушерон |
| Игорь Ясулович | Фирен, лесной стрелок |
| Вячеслав Цюпа (нет в титрах) | сын мельника |
| Валерий Носик (нет в титрах) | |
| Владимир Кремена | дядюшка Нинош |
| Виталий Щенников | кузнец |
| Алексей Барановский, Вася Бычков, Владимир Козлов, Олег Каравайчук, Р. Коновалов, Роберт Мирский, Карп Мукасян, Юрий Харченко, И. Шестаков, Станислав Щукин, Андрей Юренев, Елена Цорн (нет в титрах) |
эпизод |
Съёмочная группа
| Автор сценария | Николай Эрдман |
| Режиссёр-постановщик | Владимир Бычков |
| Оператор-постановщик | Александр Княжинский, Михаил Ардабьевский |
| Композитор | Олег Каравайчук |
| Художник | Александр Бойм |
| Звукооператор | Сендэр Шухман |
| Режиссёр | Николай Калинин, Юрий Филин |
| Художник-гримёр | Юрий Фомин |
| Художник по костюмам | Алевтина Кавецкая |
| Фехтмейстер | К. Чернозёмов |
| Ассистент режиссёра | Юрий Оксаченко, Виктор Сергеев, Виктор Скоробогатов |
| Ассистент оператора | Михаил Комов, Николай Строганов, П. Слобин |
| Ассистент художника | Г. Анфилова, А. Анфилов, В. Яковлев |
| Ассистент по монтажу | Вера Коляденко |
| Стихи | Самуил Маршак, Зиновий Гердт |
| Редактор | А. Лужанин, Н. Лозинская |
| Оркестр Ленинградской госуд. филармонии Дирижёр |
Олег Каравайчук |
| Директор | Аким Жук |
Премии
- Премия за лучший фильм для детей и юношества II Всесоюзный кинофестиваль — 1966 в Киеве[1]
- Дипломы СК СССР художнику А. Бойму и режиссёру В. Бычкову за лучшее изобразительное решение фильма на VI КФ республик Прибалтики, Белоруссии и Молдовы (Вильнюс, 1966).
Технические данные
Интересные факты
- Сюжет фильма имеет ряд существенных отличий от пьесы Т.Габбе:
- Важными действующими лицами в пьесе являются сказочные говорящие звери с герба Города мастеров — лев, медведь, заяц и улитка; в фильме они отсутствуют.
- В пьесе имеется сцена суда над метельщиком Караколем, которого злодей-герцог, освобождённый им из западни, ложно обвинил в краже своей печати; на суд являются звери, которых Караколь тоже спас, и выступают как свидетели защиты, в результате чего метельщика оправдывают. В фильме данный эпизод выглядит совсем по-другому.
- В пьесе Караколь, убитый в бою, оживает, когда ему в руки вкладывают волшебный меч Гильома Готшалька, в фильме его воскрешают слёзы женщин, оплакивающих героя. Вообще в фильме почти нет собственно «сказочных» моментов, кроме чудесного воскрешения главного героя и исчезновения его горба.
- Реминисценция на "робингудовскую" борьбу "хороших бедняков" с "плохими богачами" в пьесе очевидна. Противостояние "ремесленников-творцов" (пролетариата) и "властителей-угнетателей" (эксплуататоров) в фильме еще более идеологизировано и политизировано. Лозунги ("вставай, проклятьем заклейменный" и "экспроприация экспроприаторов") не звучат, но подразумеваются. Красные и черно-белые одежды борющихся сторон - очевидный отсыл к советской истории: революции и победе Красной Армии над белогвардейцами и фашистской Германией. Грифы-стервятники символизируют немецкие штандарты, а поверженного врага "поднимают на штыки" (копья-прутья из ограды). В таком же духе "народного восстания" в те же 60-е годы был снят фильм "Три толстяка" по сказке Ю.Олеши.
Напишите отзыв о статье "Город мастеров (фильм)"
Примечания
- ↑ [istoriya-kino.ru/kinematograf/item/f00/s00/e0000579/index.shtml ВСЕСОЮЗНЫЙ КИНОФЕСТИВАЛЬ]. Проверено 12 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FtoWR2ht Архивировано из первоисточника 15 апреля 2013].
Ссылки
- [www.kino-teatr.ru/kino/movie/sov/1452/annot/ «Город мастеров» — kino-teatr.ru]
|
Это заготовка статьи о советском кинофильме. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| ||||||
Отрывок, характеризующий Город мастеров (фильм)
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
