Гофман, Ганс

Ганс Гофман

Ганс Гофман (нем. Hans Hofmann; 21 марта 1880, Вайсенбург, Бавария — 17 февраля 1966, Нью-Йорк) — американский художник немецкого происхождения, представитель абстрактного экспрессионизма.

Жизнь и творчество

В 1898 году начинает учиться живописи в частной художественной школе в Мюнхене. С 1904 по 1914 год, вплоть до начала Первой мировой войны, живёт в Париже, где посещает художественную Академию де ла Гран Шомез, в которой учится также Анри Матисс. Это было время зарождения и развития таких художественных направлений, как фовизм и кубизм, и молодой Гофман находился под сильным их влиянием. В это же время он знакомится в Париже с художниками Робером Делоне и Соней Делоне-Терк, завязывает с ними дружбу.

Вернувшись в Германию, по состоянию здоровья был признан негодным к воинской службе, и в 1915 году он открывает в Мюнхене художественную школу, в которой среди прочих учится и будущий руководитель отделения искусств Калифорнийского университета в Беркли Уорт Райдер.

По приглашению Райдера в 1930 году Г.Гофман впервые посещает США, а в 1932 году остаётся там навсегда. Вначале он преподаёт на курсах Студенческой лиги искусств, а в 1933 году открывает собственную художественную школу. Среди прочих у Гофмана учились такие мастера абстрактного искусства, как Рэй Эймс, Аллан Капроу и Ли Краснер. Краснер в 1942 году познакомила учителя со своим мужем, художником Джексоном Поллоком, помогшим Гофману организовать его первую персональную выставку в 1944 году в галерее Пегги Гуггенхайм. С 1935 года в творчестве художника всё более отчетливо обозначиваются абстрактные тенденции.

В 1946 году Г.Гофман выставляется в Мортимер-Бранд-галерее. Художественный критик Роберт Коатс, рецензировавший выставку в журнале «Нью-Йоркер», чтобы описать увиденное изобретает термин «абстрактный экспрессионизм». В то же время работы Г.Гофмана отличны от полотен других классиков абстрактного экспрессионизма — Адольфа Готлиба, Барнетта Ньюмена или Марка Ротко, которые Гофман находил «трагичными и вневременными». Г.Гофман же был «Гедонист абстрактного экспрессионизма» — как его назвал Ирвинг Сандлер. Любопытно, что «гедонистом» Сандлер называет также А.Матисса, парижского соученика Гофмана.

В 1947 году художник принимает участие — совместно с Теодоросом Стамосом, Эдом Рейнхардтом, Марком Ротко и Клиффордом Стиллом — в групповой выставке «Идеографическая картина» (The Ideographic Picture), организованной Б. Ньюменом в галерее Бетти Парсонс.

В 1948 году Г.Гофман публикует свою теоретическую работу — эссе «Поиск реальности в изобразительном искусстве». В 1958 году, после более чем 40 лет преподавательской деятельности, в том числе в престижных художественных школах Нью-Йорка и Принстона (Массачусетс), художник оставляет преподавание и целиком посвящает себя живописи. В 1963 году в Музее современного искусства Нью-Йорка состоялась ретроспективная выставка работ Ганса Гофмана.

Избранные полотна

• «Вакханалия», 1946, частное собрание
• «Идолопоклонство I», 1944
• «Экстаз», 1947
• «Помпеи», 1959, Лондон, галерея Тейт Модерн

Литература

• «Die Welt der Kunst», Gütersloo-Amstelveen, 1997
• Barbara Hess «Abstrakter Eüpressionismus», Köln 2005.

Отрывок, характеризующий Гофман, Ганс

Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.