Грейфсвальдский союзный договор

Грейфсвальдский союзный договор — договор, между Россией и Ганновером, подписанный в Грейфсвальде 28 октября 1715 года русским представителем Борисом Ивановичем Куракиным и ганноверским резидентом в Пруссии Гейшеном. Договор являлся попыткой Петра I втянуть на своей стороне в Северную войну Великобританию, поскольку Ганноверский курфюрст Георг Людвиг с 1714 года, в силу личной унии, одновременно являлся английским королём Георгом I. Петр основывался на желании курфюрста приобрести для Ганновера выход к Северному морю и присоединить шведские города Бремен и Ферден.

По условиям договора, Георг, при заключении мира с Швецией, обязывался содействовать России в получении ею старых русских владений: Ингрии и Карелии, а также Эстляндии с Ревелем в качестве возмещения убытков, понесённых Россией в войне. В свою очередь Пётр I должен был содействовать разделу шведских владений в Германии между Ганновером, Пруссией и Данией.

Грейфсвальдский союзный договор имел особенное значение для России в связи с тем, что в силу личной унии Ганновера и Великобритании открывалась возможность вступления последней в войну на стороне противников Швеции. Но переговоры в Грейфсвальде о совместных действиях русского, датского и британского флотов не дали реальных результатов.

Великобритания отказалась выступать против Швеции, и с осени 1716 года, когда Бремен и Ферден были присоединены к Ганноверу, Англия склонилась к союзу со Швецией, который был заключен в 1719 году.

Отрывок, характеризующий Грейфсвальдский союзный договор

– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.