Грин, Морис (легкоатлет)

</table> Морис Грин (англ. Maurice Greene; 23 июля 1974, Канзас-Сити) — американский легкоатлет, спринтер. Специализировался в беге на 100 и 200 метров. Многократный олимпийский чемпион и чемпион мира.

Экс-обладатель мирового рекорда на 100 м (9,79 с). Действующий рекордсмен мира в дисциплине бег на 60 метров в помещении. За годы карьеры 53 раза выбегал из 10 секунд на официальных соревнованиях (результат впоследствии превзойдён Асафой Пауэллом).

Биография

Начало

Родился в Канзас-Сити (Канзас) в семье Эрнеста и Джекки Грин, младший из четверых детей. Увлёкся лёгкой атлетикой в возрасте 8 лет, под влиянием успехов старшего брата Эрнеста. В начальной школе также увлёкся футболом, но впоследствии всё же сделал выбор в пользу спринта.

По окончании школы поступил в Kansas city Community College, где начал тренироваться под руководством наставника Эла Хобсона. В 1995 году к спортсмену приходят первые большие победы. На внутриамериканских соревнованиях Морису удаётся победить Карла Льюиса.

В 1995 году Грин завоевал место в команде США на чемпионат мира. Показав очень низкий результат, отсеялся ещё в четвертьфинале. В результате травмы пришлось пропустить также и Олимпийские игры 1996 года. Спортсмен был настолько разочарован, что собирался закончить карьеру.

В 1996 году Грин переезжает в Калифорнию и переходит к новому тренеру Джону Смиту. Морис тренируется в одной компании с Джоном Драммондом и Ато Болдоном. Прорыв в результатах наступил в 1997 году. На чемпионате США Морис впервые занимает первое место с личным рекордом 9,90 c и отбирается в команду. В Афинах на чемпионате мира фаворитом считался обладатель лучшего результата сезона в мире на 100 и 200 метров Ато Болдон. Морис тем не менее уверенно завоёвывает первое золото на дистанции 100 м, опередив в финале Донована Бейли. В сезоне 1998 года для американских атлетов не было крупных стартов, но Грин продемонстрировал хорошую форму, за год 10 раз выйдя из 10 секунд. Также ему удаётся сделать дубль (100 и 200 м) на престижном мемориале Префонтейна. В этом же году американский легкоатлет бьёт мировой рекорд на 60 метров в помещении.

1999—2000 год

Пиком карьеры Грина становится 1999 год. В июне на соревнованиях в Афинах он устанавливает мировое достижение 9,79 с, Грин отбирает прежнее результат у Донована Бейли, вернув рекорд в США.

На чемпионате мира Грин одерживает заветную для спринтеров тройную победу: 100 м, 200 м и эстафета 4×100 м, где он как лидер команды бежал на последнем этапе. По ходу чемпионата Грин не проиграл ни одного старта. На 100 метровке Грин устанавливает рекорд чемпионатов мира 9,80 с. В течение года американский спринтер проиграл всего один старт в летнем сезоне.

На Игры в Сиднее Морис Грин приезжает признанным фаворитом. В итоге он одержал безоговорочную победу, опередив второго призера Ато Болдона в финале на 12 сотых секунды, подчеркнув своё преимущество поворотом головы в сторону противника. Морису вместе с товарищами по команде также удалось победить в эстафете 4×100 м. В 2000 году Грину покоряется Золотая Лига, 12 килограммовый слиток он разделил с Хишамом Эль-Герружем и Татьяной Котовой.

В 1998—2001 годах в течение четырёх сезонов Морис Грин возглавлял список лучших результатов сезона в мире в беге на 100 м. Вместе с тренером спортсмен планировал в ближайшее время преодолеть рубеж 9.70.

Конец карьеры

В 2001 году Грин последний раз завоевал золото на чемпионате мира. В январе 2002 года Грин попал в аварию. Во время поездки на мотоцикле недалеко от Лос-Анджелеса атлета сбил автомобиль и Грин получил перелом ноги. В том же году дом Мориса сильно пострадал от одного из лесных пожаров, охвативших Калифорнию. В 2003 году спортсмен фактически пропустил сезон из-за травмы бедренной мышцы, закончив год на 9-м месте в списке лучших результатов сезона.

Только к началу 2004 года спортсмен восстановился от мучивших травм и последствий перелома. В мае он показал результат 9,78 (с попутным ветром) на соревнованиях в Карсоне. Одержав победу на чемпионате США Грин отобрался на игры в Афинах и был преисполнен победных планов. На играх в результате он завоевал только бронзу на 100-метровке. В эстафете 4×100 м спортсмены США заняли второе место, неожиданно проиграв четвёрке из Великобритании одну сотую секунды.

После игр травмы продолжали преследовать атлета, и он только эпизодически появлялся на соревнованиях. В 2007 году 32-летний спортсмен принял участие в последних своих крупных стартах — Миллроузских играх, вместе с уходившей из спорта Гейл Диверс. В 2008 году Морис объявил что заканчивает спортивную карьеру. Сразу после этого сообщения в СМИ появилась информация о том, что он был замешан в допинговом скандале. В 2003—2004 годах, по сообщению New York Times, Грин заплатил $10 000 за стимулирующие препараты и этот факт стал известен IAAF. Когда от Грина потребовали официальных объяснений, он сообщил, что покупал препараты не для себя, и отказался от более подробных комментариев. В ходе своей карьеры Грин ни разу не попадался на использовании допинга и неоднократно высказывался о том, что он категорически против использования стимулирующих препаратов в спорте. Между тем, многие его товарищи по команде (Джастин Гэтлин, Тим Монтгомери, Марион Джонс) были уличены в использовании допинга.

Жизнь вне спорта

В настоящее время Морис консультирует некоторых легкоатлетов, но тренерской деятельностью не занимается. Несколько раз исполнял почётную роль посла доброй воли IAAF и ведёт блог соответствующей тематики на своём web-сайте.

Морис Грин одинок. Он растит дочь Риан Александрию. Некоторое время встречался с актрисой и моделью Клаудиа Джордан. Проживает в пригороде Лос-Анджелеса, районе Гранада-Хиллс.

По окончании спортивной карьеры он стал известной публичной фигурой, приняв участие в нескольких популярных в США реалити-шоу Dancing with the Stars (Танцы со звёздами) и Blind Date (Свидание вслепую). В 7-м сезоне «Танцев со звёздами» (2008 год), вместе с партнёршей Шерил Бёрк, Морис Грин занял 5-е место по результатам выступления в программе латиноамериканских танцев.

В 2011 году Морис выступил в роли эксперта канала Eurosport, он брал интервью у участников чемпионата мира по лёгкой атлетике и комментировал в прямом эфире их выступления. В 2013 году — ведущий ежемесячной программы (март—август) «Greene Light», на которой он встречался со звёздами спорта, перед чемпионатом мира в Москве.

Личные рекорды

• на открытом воздухе
  • 100 метров — 9,79 с (Афины, 1999)
  • 200 метров — 19,86 с (Стокгольм, 1997)
• в помещении
  • 50 метров — 5,56 с (Лос-Анджелес, 1999)
  • 60 метров — 6,39 с (Мадрид, 1999 и Атланта, 2001)

Ссылки

• [www.iaaf.org/athletes/biographies/letter=0/athcode=15044/index.html профиль на IAAF.org] (англ.)
• Frank Deford [sportsillustrated.cnn.com/vault/article/magazine/MAG1023122/index.htm Time Bandits] // Sports Illustrated. — 2001. — Т. 95, № 5. — С. 64—78.

Морис Грин
Морис Грин на Олимпиаде в Сиднее (2000)
Общая информация
Полное имя	Maurice Greene
Дата и место рождения	23 июля 1974(1974-07-23) (49 лет) Канзас-Сити, США
Гражданство	США США
Рост	175 см
Вес	82 кг
Тренеры	Джон Смит
Спортивная карьера	1993—2008
Личные рекорды
100 м	9,79 (1999) WR*
200 м	19,86 (1997)
Личные рекорды в помещении
50 м	5,56 (1999)
60 м	6,39 (1998, 2001) WR
Международные медали
Олимпийские игры Золото Сидней 2000 100 м Золото Сидней 2000 4x100 м Серебро Афины 2004 4x100 м Бронза Афины 2004 100 м Чемпионаты мира Золото Афины 1997 100 м Золото Севилья 1999 100 м Золото Севилья 1999 200 м Золото Севилья 1999 4х100 м Золото Эдмонтон 2001 100 м Чемпионаты мира в помещении Золото Маэбаси 1999 60 м Игры доброй воли Золото Нью-Йорк 1998 100 м Золото Нью-Йорк 1998 4x100 м
Последнее обновление: 21 мая 2014</small>

Отрывок, характеризующий Грин, Морис (легкоатлет)

– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.