Гёцке, Бернхард
| Бернхард Гёцке | |
| Bernhard Goetzke | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: |
1917 - 1961 |
Бернхард Гёцке (нем. Bernhard Goetzke, 5 июня 1884 — 7 октября 1964) — немецкий актёр эпохи немого и звукового кино. С 1917 по 1954 год снялся более чем в 100 фильмах, среди которых «Усталая Смерть» (1921), «Доктор Мабузе, игрок» (1922), «Нибелунги» (1924).
Биография
Бернхард Гёцке родился 5 июня 1884 года в Данциге. Получил актёрское образование, работал в театрах в Хагене, Дюссельдорфе, Дрездене и Берлине.
Начал сниматься в кино в 1917 году, дебютировав в фильме Роберта Вине «Страх» (Furcht), однако всерьёз оказался востребован кинематографом начиная с 1919 года. Его мужественная внешность, сдержанная, но выразительная мимика и великолепная способность скупым жестом передать характер и чувства своего персонажа привлекли к нему внимание крупнейших немецких кинорежиссёров.
Первые значительные роли Гёцке — йог Рамигани в двухсерийном приключенческом эпике Джоэ Мая «Индийская гробница» (Das indische Grabmal, 1921) и титульная роль в философском фильме Фрица Ланга «Усталая Смерть» (Der Müde Tod, 1921). Этот фильм также начал плодотворное сотрудничество Гёцке с Лангом, который снял его в значительных ролях в своих следующих фильмах «Доктор Мабузе, игрок» (Dr. Mabuse, der Spieler, 1922) в роли инспектора фон Венка и «Нибелунги» (Die Nibelungen, 1924) в роли рыцаря-барда Фолькера. Представляет интерес также исполнение им роли инженера Крамера в фильме Герхарда Лампрехта «Отверженные» (Die Verrufenen, 1925). Гёцке много снимался в зарубежных постановках, в том числе в итальянском эпике «Последний день Помпеи» (Gli ultimi giorni di Pompeii, 1926), британском фильме Альфреда Хичкока «Горный орёл» (1926), во французском фильме Анри Фескура «Монте-Кристо» (Monte Cristo, 1929) и других.
Отдельный интерес для российского зрителя представляет участие Гёцке в фильмах русских и советских постановщиков — в частности, он играл роль князя Меншикова в фильме Дмитрия Буховецкого «Пётр Великий» (Peter der Große, 1922) и роль немецкого полковника фон Шонау в фильме Евгения Червякова «Города и годы» (1930) по одноимённому роману Константина Федина. Последней главной ролью Гёцке стала роль профессора Цанге в советско-германской постановке Григория Рошаля «Саламандра» (1928).
С появлением звукового кино кинематографическая карьера Гёцке пошла на спад, хотя он продолжал регулярно сниматься в ролях второго плана вплоть до 1944 года, а после этого изредка появлялся на экране до начала 1960-х годов. В этот период основное внимание он уделяет работе в театре.
Бернхард Гёцке скончался в Западном Берлине 7 октября 1964 года. В посвящённом ему некрологе из ежегодника «Deutsches Buhnenjahrbuch, 1964» было сказано: «Гёцке с его резкими чертами, высоким лбом и пронзительным взглядом, высокий и стройный, был одной из самых заметных фигур среди актеров немецкого немого кино».
Избранная фильмография
Всего Гецке снялся в 138 фильмах
- 1917 — Страх / Furcht
- 1919 — Мадам Дюбарри / Madame DuBarry — революционер
- 1919 — Die Pantherbraut — священник
- 1920 — Нирвана / Nirvana
- 1921 — Усталая смерть / Der müde Tod — Смерть.
- 1921 — Братья Карамазовы / Die Brüder Karamasoff — Иван
- 1921 — Das Geheimnis von Bombay — индийский авантюрист
- 1921 — Индийская гробница / Das indische Grabmal zweiter Teil — Der Tiger von Eschnapur — йог Рамигани
- 1922 — Петр Великий / Peter der Große — Александр Меншиков
- 1922 — Доктор Мабузе — игрок / Dr. Mabuse, der Spieler — Ein Bild der Zeit — инспектор фон Венк
- 1924 — Ночи Декамерона / Decameron Nights — Торелло
- 1924 — Нибелунги / Die Nibelungen: Siegfried — Фолькер.
- 1925 — Отверженные / Die Verrufenen — Крамер.
- 1926 — Горный орел / The Mountain Eagle — мистер Петтигрю.
- 1926 — Последний день Помпеи (фильм) / Gli ultimi giorni di Pompeii — Арбас.
- 1928 — Саламандра — профессор Цанге
- 1929 — Монте-Кристо / Monte Cristo — аббат Фариа
- 1930 — Города и годы — полковник фон Шонау
- 1930 — Дрейфус / Dreyfus — генерал Пелье
- 1932 — Die Tänzerin von Sans Souci — генерал Зейдлиц
- 1932 — Rasputin, Dämon der Frauen — Лука Ватер
- 1936 — Курьер царя / Der Kurier des Zaren / Michel Strogoff — эмир Феофар
- 1940 — Еврей Зюсс / Jud Süß
- 1943 — Парацельс / Paracelsus
- 1943 — Мюнхгаузен / Münchhausen — Гатти
- 1944 — Das war mein Leben — Alter Bauer
- 1950 — Das kalte Herz — Armer Bauer am Karussell
- 1961 — Елизавета Английская / Elisabeth von England — Первый лорд
Напишите отзыв о статье "Гёцке, Бернхард"
Ссылки
- Бернхард Гёцке (англ.) на сайте Internet Movie Database
Отрывок, характеризующий Гёцке, Бернхард
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.
Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
