Демократия и тоталитаризм
Поделись знанием:
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.
На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.
В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
| Демократия и тоталитаризм | |
| Démocratie et totalitarisme | |
| Автор: | |
|---|---|
| Жанр: | |
| Переводчик: |
Г.И.Семенов |
| Издатель: |
Текст |
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Проверить на соответствие критериям взвешенности изложения. Возможно, содержание данной статьи нарушает принцип взвешенного изложения, представляя малозначимые мнения и факты так же, как и более важные, либо уделяет слишком много места описанию какого-то одного аспекта темы в ущерб другим, не менее существенным. Пожалуйста, улучшите её в соответствии с правилами написания статей. На странице обсуждения должны быть подробности.
|
 |
Возможно, эта статья содержит оригинальное исследование. Добавьте ссылки на источники, в противном случае она может быть выставлена на удаление.
Дополнительные сведения могут быть на странице обсуждения. (28 августа 2014) |
«Демократия и тоталитаризм» — книга известного французского философа-гуманиста Раймона Арона[Прим. 1] . Содержит подробный сравнительный анализ политических систем СССР и демократических стран Запада.
Содержание
- 1 История создания книги
- 2 Советская конституция – фикция и действительность
- 3 Борьба внутри коммунистической партии
- 4 Идеология и террор
- 5 Тоталитаризм
- 6 Советский режим и попытки его осмысления
- 7 Сравнение нацизма и советской системы
- 8 Сходство между СССР и царским режимом
- 9 Азиатский способ производства в СССР
- 10 См. также
- 11 Примечания
- 12 Сноски
- 13 Ссылки
- 14 Литература
История создания книги
В основу книги легли лекции, которые Раймон Арон читал в 1957-1958 гг. в университете Сорбонны. Книга регулярно переиздается во Франции и переведена на многие языки[1]. Русский перевод вышел в свет в 1993 г.
Советская конституция – фикция и действительность
См. также: Красный террор и Большой террор
Свободно избранное Учредительное собрание было разогнано большевиками после первого же заседания, поскольку значительное большинство было враждебно большевикам. По конституции РСФСР 1918 часть населения – купцы, священники, помещики – лишались избирательных прав (См. Лишенцы)[Прим. 2]. По мнению Арона, эта Конституция не имела никакого значения, поскольку реальная власть, принадлежала коммунистической партии[2][Прим. 3].
Арон указывает, что в Конституции 1936 г. нет дискриминирующих различий между городом и деревней[3]. По мнению Арона, эта стало ненужным из-за широких возможностей подтасовки результатов выборов и тотального террора против инакомыслящих[Прим. 4]. Автор отмечает, что по официальным данным 99,9% избирателей предпочитали голосовать за коммунистов [4]. При этом власти старались добиться стопроцентного участия избирателей в выборах. По мнению Арона, отказ от голосования коммунисты рассматривали как протест против существующего режима. Арон отмечает, что заседания Верховного Совета превратились в спектакли для выражения одобрения действий правительства. У граждан по Конституции 1936 г. были все гражданские права, но эти права, могли нарушаться «в соответствии с интересами трудящихся»[4]. Эта оговорка, по мнению Арона прикрывала произвол властей. Автор высказывает мнение о том, что Конституция СССР была лишь инсценировкой для заграницы[5].
Арон отмечает, что хотя большевики исходили из идеи о временной диктатуре, тиранию им построить удалось, а отмирание государства осталось утопией. По мнению Арона, о делах большевиков можно сказать: «Люди творят свою историю, но не понимают историю, которую творят»[6]. Автор полагает, что это и не могло быть иначе, когда свободные дискуссии запрещены, установлена цензура, а критиков партийного курса безжалостно уничтожают. На основании изложенного Арон делает вывод о том, что планы и результаты деятельности коммунистов совершенно не соответствуют друг другу[Прим. 5].
Борьба внутри коммунистической партии
Историю партии Ленина Арон делит на 5 этапов:
- 1. До ноября 1917 г.: Ленин хотел создать партию профессиональных революционеров, т. е. немногочисленную партию, подчинённую власти штаба, где должна быть строжайшая дисциплина[7]. Только такая партия, по мнению Ленина, могла организовать успешный захват власти и подстрекать народ к бунту, а не болтать в парламенте о социализме. На первом этапе выборы депутатов на съезды партии проводились честно, но делегациями было легко манипулировать. Ленин почти всегда умел навязать съезду свою волю.
- 2. 1917-1923 гг.: разворачивались дискуссии между фракциями ВКП(б). Ленин нередко оказывался в меньшинстве, но соратники слепо ему верили: опыт всегда подтверждал его правоту. На этом этапе стало расти значение секретариата ЦК[8]. Бюрократический аппарат партии во главе которого в 1922 встал Сталин стал усиливать свою власть[Прим. 6].
- 3. 1923-1930 гг.: Имея поддержку партийного аппарата, Сталин одержал победу над другими соратниками Ленина. Именно этим Арон объясняет, в частности победу Сталина над Троцким, который был гораздо более талантливым и ярким публичным политиком чем Сталин. Арон пишет: «Троцкий мог болтать всё что угодно, но большинство делегатов съездов голосовали за точку зрения Сталина, поскольку они получали свои должности через секретариат ЦК и были лично обязаны этим Сталину»[Прим. 7]. Сталин умело маневрировал: вначале он вступил в союз с Зиновьевым и Каменевым против Троцкого, а затем с Бухариным против Зиновьева и Каменева[8]. Все эти победы Сталина разыгрывались на съездах партии, где ему всегда удавалось получить большинство голосов[Прим. 8].
- 4. 1930-1953 гг.: Сталин получил единоличную власть. Его окружали соратники, с которыми он хоть и совещался, но всегда навязывал свою волю. Начиная с 1934 года он внушал им страх. Фракции беспощадно ликвидируются — не только политически, но и физически[9]
- 5. После 1953 г.: разворачивается соперничество между преемниками Сталина — Хрущёвым, Берией и Маленковым, которые, по рекомендации Ленина, старались не переходить «кровавой черты» и не заниматься самоистреблением. Лишь для Берии было сделано исключение — он был казнён, т. к. считался претендентом в тираны. [10]
Идеология и террор
Согласно большевистской теории, Октябрьская революция стала символом победы мирового пролетариата. По мнению Арона, на самом деле она стала примером важной роли в истории малочисленных политических группировок [11]. Арон указывает на мнимые выборы и лицемерные приветственные возгласы на съездах партии и демонстрациях, как на символы власти советской правящей верхушки[11]. Арон указывает, что Ленин отнюдь не полагался в своих действиях на «объективный ход истории», и не стыдился действовать вопреки как теории Маркса, так и собственным утверждениям прежних лет.
Отмечая роль государственного террора в СССР, Арон указывает на тот факт, что такой террор изобрели не Ленин и Сталин: к террору прибегали и Кромвель и Робеспьер. В качестве примера государственного террора Арон называет судьбу делегатов XVII съезда ВКП(б) (1934), более половины которых в годы «большого террора» были объявлены «врагами народа»[12]. В ходе массовых «чисток» 1936-38 гг. были отстранены от власти почти все ветераны партии; большинство было либо уничтожено физически, либо отправлено в Гулаг. Все обвиняемые на т.н. «московских процессах» признавали свою вину[12] [Прим. 9]. Арон напоминает западному читателю, что следственные органы добивались этих признаний с помощью изощренных пыток[13][Прим. 10].
Арон цитирует слова Монтескье о деспотизме: «страх незаметно овладевает всеми людьми в обществе, кроме одного тирана»[14]. В этой связи Арон приводит слова Хрущёва, писавшего, что, отправляясь на встречу со Сталиным, он никогда не знал, хочет ли Сталин посоветоваться или отправить в тюрьму[14]. Далее Арон делает вывод о том, что страх тоже был результатом коммунистического эксперимента[Прим. 11].
Арон выделяет три вида террора в СССР[15]:
- Наказание в согласии с уголовным кодексом, где была статья о наказании за «контрреволюционную деятельность» или за «общественно-опасное деяние», которое могло толковаться судами весьма широко. Не подлежащий обжалованию приговор мог быть вынесен в отсутствии защитника или обвиняемого[16].
- Административные суды, работавшие по сокращённой процедуре[Прим. 12]. Обвиняемые на этих «судах» не имели права на защиту и обжалование. В случае приговора к смертной казни, расстрел следовал в течение суток после вынесения приговора, поэтому для обжалования приговора уже не оставалось времени[16].
- Депортация народов. Арон сообщает западному читателю о практике массовых высылок в отдаленные районы по этническому признаку. В разные годы в СССР были высланы из постоянных мест проживания многие малые народы Кавказа, Поволжья и других мест.
Тоталитаризм
Арон называет пять основных признаков тоталитаризма:
- Однопартийная система. Монопольное право на политическую деятельность имеет лишь одна партия.
- Государственная идеология. Правящая партия имеет на вооружении (или в качестве знамени) идеологию, которой она придает статус единственного авторитета, а в дальнейшем — и официальной государственной истины.
- Монополия на информацию. Для распространения официальной истины государство монополизирует средства убеждения. Государство и его представители руководят всеми средствами массовой информации — радио, телевидением, печатью.
- Государственная экономика. Большинство видов экономической и профессиональной деятельности находится в подчинении государства и становится его частью. Поскольку государство неотделимо от своей идеологии, то почти на все виды деятельности накладывается идеологический отпечаток.
- Идеологический террор. Любое прегрешение в хозяйственной или профессиональной сфере превращается в идеологическое. Нарушители подвергаются не только полицейским мерам преследования, но и идеологическим.
Арон сравнивает советский коммунизм, немецкий национал-социализм и итальянский фашизм. При всех различиях в идеологии, все три режима Арон считает тоталитарными. В качестве главного признака, объединяющего три режима Арон выделяет наличие революционной партии. Он пишет:
Режимы стали тоталитарными не в силу какого-то постепенного развития, а на основе первоначального стремления коренным образом преобразовать существующий порядок в соответствии со своей идеологией. У революционных партий есть общие черты, которые приводят к тоталитаризму,— масштабность устремлений, радикальность позиций и выбор самых крайних средств.
— [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/Aron/15.php « Демократия и тоталитаризм. Глава XV. О тоталитаризме»]
Советский режим и попытки его осмысления
См. также: Советская номенклатура
Арон напоминает, что согласно теории Маркса, власть при социализме должна принадлежать пролетариату. В России до революции пролетариат составлял меньшинство. Разве справедливо, когда меньшинство имеет всю власть?, — задается вопросом Арон. По его мнению, власть никогда не может быть реализована миллионами заводских рабочих[17]. На этом основании, Арон заключает, что утверждение «власть принадлежит пролетариату» — это демагогия. На деле, по мнению Арона, власть в СССР принадлежала коммунистической партии, а внутри неё — правящей группе высших аппаратчиков[Прим. 13].
Арон указывает, что социал-демократы (т.н. «меньшевики») уже в 1917 г. предупреждали, что социалистическая революция обречёт рабочих на полвека деспотизма. Лидер Второго Интернационала социал-демократ Карл Каутский сразу после Октябрьского переворота сказал: «Это не диктатура пролетариата, а диктатура партии над пролетариатом»[18][Прим. 14]. Троцкий оправдывал захват власти в 1917 г., но критиковал «обюрокрачивание». Однако, как указывает Арон, для управления плановой экономикой бюрократию пришлось создать: к августу 1920 г. численность чиновников в РСФСР превзошла численность промышленных рабочих более чем в два раза: 4 млн. против 1,7 млн.
Арон указывает, что советская бюрократия хотела видеть своим вождём Сталина, а не Троцкого с его теорией «перманентной революции»; новая революция бюрократии была не нужна. Арон напоминает, что к концу жизни Троцкий стал даже сомневаться в истинности марксизма[19].
Сравнение нацизма и советской системы
Арон рассматривает несколько доводов за и против сходства немецкого национал-социализма и советской власти. Он приходит к выводу, что нельзя однозначно приравнивать эти режимы правления, но и нельзя говорить об отсутствии общего.
Различия и родство двух разновидностей тоталитаризма неоспоримы. Черты сходства слишком заметны, чтобы усматривать в них чистую случайность. С другой стороны, различия в идеях и целях слишком очевидны, чтобы принять мысль о коренном родстве режимов.— Арон Р. Демократия и тоталитаризм. Глава XV. О тоталитаризме
По мнению Арона сходство нацизма и советского строя — в наличии террора после захвата власти. В то же время, цели и оправдание террора были различны.
Арон перечисляет и сопоставляет другие сходства: однопартийность, вождизм, наличие официальной идеологии, вездесущая полиция. Но при этом он либо не считает их принципиальными, либо сомневается, являются ли они закономерностью или случайным совпадением.
Сходство между СССР и царским режимом
- Наличие бюрократической иерархии.
- Государственная идеология (православие или коммунизм).
- Настороженное отношение к Западу, что проявилось в споре между западниками и славянофилами[20].
Азиатский способ производства в СССР
Арон ссылается на известную работу Карла Виттфогеля "Восточный деспотизм. Сравнительный анализ тоталитарных держав"[Прим. 15]. Виттгофель утверждал, что в СССР был построен не социализм, а "азиатский способ производства" (АСП) — общественная формация, упоминаемая Марксом наряду с другими основными формациями. В качестве определяющей черты этой формации Маркс называл отсутствие частной собственности на землю. АСП существовал во многих цивилизациях прошлого: Древнем Египте, Древнем Вавилоне, Китае и др.
Вслед за Виттфогелем Арон отмечает и другие сходства политической системы в СССР и азиатского способа производства:
- Функция управления полностью принадлежит государственной бюрократии
- Отмена рыночной конкуренции и частной собственности. Отсутствие социальных классов.
- Абсолютная власть правителя, возглавляющего бюрократическую систему.
Повторяя Виттфогеля, Арон указывает, что в СССР был воссоздан азиатский способ производства[21].
См. также
- Тоталитаризм
- Репрессии в СССР
- Сталинские репрессии
- Политические репрессии 1920-х годов в СССР
- Московские процессы
- Мы — живые
Напишите отзыв о статье "Демократия и тоталитаризм"
Примечания
- ↑ Лауреат премии де Токвиля за гуманизм (1979)
- ↑ Рабочим дали больше избирательных прав, чем крестьянам. Крестьяне выбирали одного депутата от 120 тыс. избирателей, а рабочие – от 25 тыс.
- ↑ Существует мнение, что власть на подконтрольных большевикам территориях России принадлежала не всем членам ВКП(б), а лишь небольшому руководящему слою, подконтрольному Ленину (см., например, Восленский "Номенклатура", стр. 67 - 77)
- ↑ Это мнение Арона можно отнести лишь к ленинскому периоду террора. Исследователи сталинизма указывают, что особенностью террора 30-х годов был во многом случайный характер репрессий, что оказывало на население СССР дополнительное подавляющее воздействие (См. например, Роберт Конквест «Большой террор»)
- ↑ Известный исследователь политической системы в СССР, М.С. Восленский указывает на необходимость различения истинных и заявленных планов группировки Ленина. По мнению Восленского, истинной целью Ленина и его ближайшего окружения была отнюдь не диктатура пролетариата, а собственная ничем не ограниченная власть, по меньшей мере — в России. Эта цель, по мнению Восленского, была успешно достигнута к середине 20-х годов (Восленский "Номенклатура", стр. 67 - 77)).
- ↑ Сталин был избран Генеральным секретарём ЦК РКП(б), а также членом Политбюро и Оргбюро ЦК РКП(б) на пленуме ЦК РКП(б) 3 апреля 1922 года.
- ↑ Известно, что картотеку на наиболее интересовавших его людей Сталин с первой половины 20-х годов вел сам, не допуская к ней даже своего секретаря. В эти годы в аппарате ЦК Сталина называли за глаза "товарищ Картотеков"(Восленский,глава 2, раздел 13)
- ↑ Исключением стал XVII съезд ВКП(б) (январь-февраль 1934). На этом съезде, при выборах Генерального секретаря большинство делегатов проголосовало за кандидатуру С.М. Кирова. Сталину удалось получить пост лишь в результате массовой фальсификации при подсчете голосов. Киров не дожил до конца года — был застрелен в коридоре Смольного 1 декабря 1934. Большинство делегатов Съезда были физически уничтожены в годы "большого террора" 1937 — 1939 гг. (см. Восленский "Номенклатура", глава 2, раздел 14)
- ↑ На московских процессах 1936-38 гг. (всего их было три) ближайшие соратники Ленина, такие как Зиновьев, Каменев, Бухарин и другие обвинялись в сотрудничестве с западными разведками с целью восстановления капитализма
- ↑ Для получения нужных показаний применялся т.н. "конвейер", при котором одного обвиняемого поочередно допрашивали несколько следователей. Допрос мог продолжаться по нескольку дней и ночей подряд без перерыва. Во время допроса жертва подвергалась оскорблениям, унижению и побоям, но последние были лишь дополнительными средствами воздействия, основным фактором было лишение сна. Практика НКВД показала, что многодневное лишение сна приводило к капитуляции жертвы во всех случаях, различалось лишь время сопротивления. Жертва также не имела возможности отказаться от показаний на суде, поскольку в этом случае дело возвращалось "на доследование", что означало повторение пытки. В этой ситуации практически все жертвы соглашались на сотрудничество со следствием и признание обвинений, хотя это и означало практически неизбежный смертный приговор. Кроме того, важную роль играли угрозы расправы с семьей жертвы в случае отказа от самооговора.
- ↑ В западной политической традиции советскую политическую систему принято называть коммунизмом, — прим. ред.
- ↑ Т.н. «особые совещания» и «тройки».
- ↑ В СССР правящая прослойка партийно-хозяйственного аппарата носила название «номенклатура». Название было неофициальным и, в какой-то мере, секретным, поскольку номенклатура старалась не афишировать своей роли в обществе, и сам факт существования номенклатуры, как социальной группы, тщательно скрывался. Некоторые исследователи называют номенклатуру господствующим классом советского общества (см., например, Восленский "Номенклатура", глава 1, раздел 8; Джилас, с. 12.)
- ↑ На опасность авторитаризма вследствие «диктатуры пролетариата» указывал еще М. А. Бакунин в своей полемике с Марксом на съезде I Интернационала. Бакунин предупреждал: «Если взять самого пламенного революционера и дать ему абсолютную власть, то через год он будет хуже, чем сам Царь.» (Quoted in Daniel Guerin, Anarchism: From Theory to Practice (New York: Monthly Review Press, 1970), pp.25-26.)
- ↑ K. Wittfogel «Oriental Despotism: A Comparative Study of Total Power»
Сноски
- ↑ [magazines.russ.ru/novyi_mi/1994/6/knoboz06-pr.html А. Руткевич “Нить законности” или “лезвие меча”?]
- ↑ "Текст", 1993, с. 198.
- ↑ "Текст", 1993, с. 199.
- ↑ 1 2 "Текст", 1993, с. 200.
- ↑ "Текст", 1993, с. 201.
- ↑ "Текст", 1993, с. 207.
- ↑ "Текст", 1993, с. 209.
- ↑ 1 2 "Текст", 1993, с. 210.
- ↑ "Текст", 1993, с. 211.
- ↑ "Текст", 1993, с. 212.
- ↑ 1 2 "Текст", 1993, с. 214.
- ↑ 1 2 "Текст", 1993, с. 225.
- ↑ "Текст", 1993, с. 227.
- ↑ 1 2 "Текст", 1993, с. 229.
- ↑ "Текст", 1993, с. 221.
- ↑ 1 2 "Текст", 1993, с. 222.
- ↑ "Текст", 1993, с. 244.
- ↑ "Текст", 1993, с. 246.
- ↑ "Текст", 1993, с. 253.
- ↑ "Текст", 1993, с. 257.
- ↑ "Текст", 1993, с. 250.
Ссылки
- [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/Aron/index.php Демократия и тоталитаризм] в библиотеке Гумер
Литература
- Раймон Арон. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/Aron/intro.php Демократия и тоталитаризм] = Démocratie et totalitarisme / Перевод с французского Г.И.Семенова. — М.: Текст, 1993.
- Восленский М. С. [zakharov.ru/index.php?option=com_books&task=book_details&book_id=200&Itemid=56 Номенклатура]. — М.: «Захаров», 2005. — 640 с. — ISBN 5-8159-0499-6.
- Конквест Р. Большой террор. — Ракстниекс, 1991. — 416 с. — 50 000 экз. — ISBN 0195071328.
- Джилас М.. «Новый класс. Анализ коммунистической системы». Нью-Йорк,1957, с. 12.
- Арендт Х. Истоки тоталитаризма / Пер. с англ. Борисовой И. В. и др.; послесл. Давыдова Ю. Н.; под ред. Ковалевой М. С., Носова Д. М. — М.: ЦентрКом, 1996.
 |
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе. Список неработающих ссылок: "Текст", 1993 Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.
|
Отрывок, характеризующий Демократия и тоталитаризм
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.
На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.
В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
