Державин, Владимир Васильевич
| Владимир Державин | |
| Имя при рождении: |
Владимир Васильевич Державин |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: |
Нерехта, Костромская губерния, Российская империя (ныне Костромская область) |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Род деятельности: | |
| Годы творчества: |
1928—1975 |
| Язык произведений: | |
Влади́мир Васи́льевич Держа́вин (1908—1975) — русский советский поэт, переводчик, художник.
Биография
Родился в семье земского врача и сельской учительницы. Детство провёл в Кологриве, в доме бабушки Евдокии Васильевны Пановой. Общался с Е. В. Честняковым, оказавшим на него влияние. С 12 лет учился в Костромской художественной студии.
В 1924 г. приехал в Москву, учился во ВХУТЕМАС у Р. Фалька и А. Древина. В 1928 г. впервые опубликовал стихи, познакомился с М. Горьким, который отнесся к Державину и его творчеству с интересом и впоследствии неоднократно оказывал ему покровительство.
В 1931—1934 гг. жил и работал в Болшевской Трудовой коммуне ОГПУ им. Г. Г. Ягоды, куда попал по рекомендации Горького. Опыт пребывания в коммуне лёг в основу поэмы «Первоначальное накопление».
В 1934—1940 гг. печатался в журналах (в основном в «Знамени» и «Красной нови»), в 1936 г. выпустил единственную прижизненную книгу стихов. Член Союза писателей с 1939 года.
С 1940 года до конца жизни активно публиковался как поэт-переводчик, в первую очередь классической поэзии Востока (Омар Хайям, Хафиз, Алишер Навои, Низами, Фирдоуси, Саади) и национальных эпосов народов СССР («Давид Сасунский», «Раушан», «Калевипоэг», «Лачплесис», «Нюргун Боотур Стремительный»).
Похоронен на Переделкинском кладбище.
Напишите отзыв о статье "Державин, Владимир Васильевич"
Ссылки
- [seredina-mira.narod.ru/derzhavin-loshchilov.html И. Лощилов. Поэт Владимир Державин]
- [www.vekperevoda.com/1900/vderzhavin.htm Владимир Державин] на сайте «Век перевода»
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Державин, Владимир Васильевич
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
