Дискаверер-18

Дискаверер-18
Discoverer 18
Заказчик	NASA
Задачи	спутник-разведчик
Запуск	7 декабря 1960 20:24 UTC
Ракета-носитель	Thor DM-21 Agena-B, S/N Thor 296/Agena B 1103
Стартовая площадка	База Ванденберг LC-75-3-4
Сход с орбиты	2 апреля 1961
NSSDC ID	[nssdc.gsfc.nasa.gov/nmc/spacecraftOrbit.do?id=1960-018A 1960-018A]
SCN	[www.n2yo.com/satellite/?s=67 67]
Технические характеристики
Масса	1240 кг
Срок активного существования	3 суток
Элементы орбиты
Эксцентриситет	0,030578
Наклонение	81,5°
Период обращения	93,66 минуты
Апоцентр	661 км
Перицентр	243 км

Дискаверер-18 (англ. Discoverer 18) или CORONA 9013 — военный спутник-разведчик США. Первый спутник серии CORONA KH-2 (KeyHole-2), миссия которого была полностью успешной. Работа спутника также позволила получить полезные научные данные.

Основные сведения

Дискаверер-18 был разработан в рамках военной программы CORONA. Этот спутник был предназначен для разведки и проведения научных экспериментов. Спутник имел спускаемую капсулу с плёнками и экспериментальным материалом, как и большинство других спутников серии Дискаверер и все спутники серии CORONA KH-2. Документы, относящиеся к спутникам серии Дискаверер, были рассекречены только в 1995 году.

Детали миссии

Дискаверер-18 был успешно запущен 7 декабря 1960 года 20:24 UTC со стартовой площадки Ванденберг и вышел на орбиту. Спутник был объединён с второй ступенью ракеты-носителя Тор-Аджена. Вторая ступень — это разгонный блок Аджена-Б, который был предназначен для длительного пребывания в космическом пространстве, позволял корректировать орбиту и спуск космического аппарата. Разгонный блок Аджена-Б был дополнительно оборудован системой телеметрии, записывающим устройством, оборудованием для связи, датчиком горизонта. Масса спутника вместе с разгонным блоком составила 1240 килограмм. Спутник был оборудован панорамной камерой с фокусным расстоянием 61 сантиметр и максимальным разрешением около 7,6 метров. Изображения фиксировались на 70-мм фотоплёнку. Таким образом, главной задачей спутника была разведка и шпионаж. Кроме того, спутник был оборудован радиационными дозиметрами, инфракрасными радиометрами, детекторами СВЧ-излучения. В экспериментальной капсуле содержались и биологические образцы. В дополнение был проведён эксперимент по ядерной фотографической эмульсии. Две группы фотоплёнок, покрытых специальным фотоэмульсионным слоем, расположенные вертикально и горизонтально, использовались для измерения интенсивности, направления и состава космических лучей. Эмульсионные плёнки были чувствительны к нейтронам, рентгеновскому и гамма-излучению. Также определяли концентрацию нейтронов, для чего измерялись изменения в металлическом детекторе, содержащим висмут.

Экспериментальные материалы и отснятые плёнки содержались в спускаемой капсуле тарелкообразной формы. Вес капсулы около 135 кг (300 фунтов), размеры примерно 84 см (33 дюйма) в диаметре и высотой примерно 69 см (27 дюймов). Хвостовая часть увеличивала размеры до 1 метра (40 дюймов). В конце хвостовой части находилась тормозная ракета Thiokol, предназначенная для снижения скорости при возвращении с орбиты. Капсула содержала специальную систему мониторинга, фиксирующую информацию о целом ряде событий, таких как работа тормозной ракеты, отбрасывание теплового щита и других. Спускаемая капсула была отсоединена и возвращена на Землю спустя 48 витков на орбите (примерно через трое суток). Она вернулась в районе Гавайских островов. Спускаемая капсула была получена в воздухе во время полёта на высоте около 4 километров (14000 футов) с помощью специально оборудованного самолёта C-119. После завершения работы, спутник оставался на орбите до 2 апреля 1961 года, после чего вошел в плотные слои атмосферы и прекратил своё существование.

Предыдущие миссии спутников серии CORONA KH-2 — Дискаверер-16 и Дискаверер-17 были неудачны. Следующими спутниками этой серии стали Дискаверер-25 и Дискаверер-26, которые выполняли аналогичные задачи в 1961 году, а также Дискаверер-22 и Дискаверер-28, миссии которых также были неудачны.

Ссылки

• [claudelafleur.qc.ca/Spacecrafts-1960.html#Discoverer-18 Spacecraft Encyclopedia. Discoverer 18]. claudelafleur.qc.ca. Проверено 22 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DY0W2WQL Архивировано из первоисточника 9 января 2013].
• [planet4589.org/space/log/launchlog.txt launchlog]. planet4589.org. Проверено 22 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DY0WYKB1 Архивировано из первоисточника 9 января 2013].
• [planet4589.org/space/log/satcat.txt Sattelite catalog]. planet4589.org. Проверено 22 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DsrPANaj Архивировано из первоисточника 23 января 2013].

Отрывок, характеризующий Дискаверер-18

Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.