Долгоруков, Дмитрий Алексеевич
| Дмитрий Алексеевич Долгоруков | |
| Род деятельности: | |
|---|---|
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Отец: | |
| Мать: |
Буйносова-Ростовская Пелагея Петровна[1] |
| Дети: |
Владимир, Иван и Дарья |
Дми́трий Алексе́евич Долгору́ков (ум. 7 ноября 1673 в Архангельске) — стольник, боярин и воевода в Полоцке, Казани, Архангельске.
Содержание
Биография
В 1646 году Долгоруков Дмитрий Алексеевич упоминается в качестве владельца села Ботова[2].
При крещении царевны Евдокии Алексеевны, в 1650 году, Дмитрий Алексеевич значится в чине стольника, а 1 марта 1651 года, в день именин царицы Марии Ильиничны Милославской, пожалован в окольничие. 3 ноября того же года отправлен в Валуйки для обмена пленными с крымскими татарами.
С 20 октября 1652 года переписывал и управлял поместными окладами боярских детей.
В 1653 году Долгоруков назначен первым судьёй во Владимирскую и Галицкую четверти, а 22 сентября, во время визита царя в Троице-Сергиеву лавру, оставался «Москву ведать».
После начала русско-польской войны в 1654 году, Долгоруков вместе с государем участвовал в походе на Литву, где отличился при взятии Смоленска. В декабре того же года был назначен на пост первого воеводы только что завоёванного Полоцка. Ему удалось справиться со всеми трудностями управления городом и в 1656 году, во время личного визита Алексея Михайловича в Полоцк, Долгорукову за хорошую службу пожалованы: бархатная шуба, кубок и 70 рублей к окладу.
В 1658 году Дмитрий Алексеевич получил почётное звание Брянского наместника. В 1659 и 1662 годах был первым воеводой в Казани. 7 мая 1663 года назначен воеводой в Новгород, однако по неизвестным причинам уже 30 июня был отозван назад.
В 1664 году участвовал в переговорах с польскими послами в Дуровичах. В 1667 году стал первым судьёй в монастырском приказе, а в следующем году снова отправлен воеводой в Новгород, где прослужил до 1670 года.
Долгоруков Д. А. упоминается на свадьбе царя Алексея Михайловича с Натальей Кирилловной Нарышкиной в 1671 году. 15 августа того же года ему пожалован боярский чин. Примерно в это же время участвовал в переговорах с польскими послами в Москве вместе со своим братом, князем Юрием Алексеевичем.
12 января 1672 года Долгоруков стал воеводой Архангельска, где принимал активное участие в постройке нового гостиного двора и укреплении города. Там же, 7 ноября 1673 года он и умер. Его тело было перевезено в Москву и похоронено в Богоявленском монастыре.
Семья
Князь Дмитрий Алексеевич Долгоруков был женат четыре раза. 1-я жена с ок. 1637 года Ирина Ильинична Милославская (ок. 1616—1645), дочь Ильи Даниловича Милославского. Дети: Владимир Дмитриевич Долгоруков (1638—1701), стольник, окольничий, боярин и воевода. Вторично женился на княжне Анне Ивановне Жировой-Засекиной. Его третьей женой стала Мария Ивановна Колтовская. В четвертый раз женился ок. 1654 года на Прасковье Тимофевне Искайской. Дети: Иван Дмитриевич Долгоруков (ок. 1655—1691), комнатный стольник (1674), Дарья Дмитриевна Долгорукова, с 1665 года жена левобережного гетмана Ивана Мартыновича Брюховецкого (ум. 1668).
Напишите отзыв о статье "Долгоруков, Дмитрий Алексеевич"
Примечания
- ↑ [geneal.ru/modules/family/person.php?person_id=4598 Долгоруков Дмитрий Алексеевич]. Geneal.RU. Проверено 14 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DVzmmi3N Архивировано из первоисточника 8 января 2013].
- ↑ [botovo.prihod.ru/istorija_usadby_botovo История усадьбы Ботово]. Храм Воскресения Христова. Проверено 14 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DVznoMPa Архивировано из первоисточника 8 января 2013].
Литература
- Лихач Е. Долгоруков, Димитрий Алексеевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
Отрывок, характеризующий Долгоруков, Дмитрий Алексеевич
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
