Дона (род)
Дона (Dohna) — один из древнейших родов Саксонии, по семейному преданию, владевший местечком Дона и его окрестностями с VIII века. Впоследствии обзавёлся имениями на территории современных Польши и Чехии, а с конца XVII века занял одно из виднейших мест при прусском королевском дворе.
Первые бургграфы Дона документально зафиксированы с середины XII века. В XIV веке род разделился на три ветви, избравшие своими резиденциями собственно Дону, Графенштейн, Мускау и Жегушице. В XVII веке из них продолжала существовать только первая, которая, в свою очередь, распалась на линии Дона-Лаук, Дона-Шлобиттен (владела Слобитами в Вармии), Дона-Шлодиен (владела местечком Гладише близ Ольштына) и Дона-Корвинден[1]. Три первые линии продолжаются, а корвинденская ветвь, по родству с Оксеншерной поступившая на службу к шведскому королю, угасла в 1803 году.
Принц Фредерик-Генрих Оранский и граф Кристоф фон Дона (1583—1637) были женаты на родных сёстрах. Последние 7 лет своей жизни граф Дона от имени Оранской династии управлял их родовым княжеством. Затем эту должность исполнял его сын Фридрих, обосновавшийся в Коппе, анклаве Оранского княжества на берегу Женевского озера. Его брат Альбрехт занимал видное положение при берлинском дворе и выстроил в этом городе дворец Шёнхаузен, впоследствии выкупленный у его наследников в казну.
Фридрих поручил в Коппе воспитание своих сыновей Александра и Кристофа известному философу Бейлю. От первого из них (ставшего воспитателем первого короля Пруссии) происходит шлобиттенская линия рода, от второго — шлодинская[1]. Старшая ветвь шлобиттенской линии закончилась на внучке Александра, графине Фридерике (1738-86)[2]. Из шлодинской линии примечателен граф Николаус цу Дона-Шлодин (1879—1956), капитан немецкого флота во время Первой мировой войны.
Фридрих Иоганн, брат Александра и Кристофа, унаследовал от матери французский титул маркиза де Ферассьера. Он был убит при Денене, от брака с ирландской миледи оставив трёх дочерей. Из них средняя в 1715 году стала женой русского дипломата А. Г. Головкина. Это был первый брачный союз между русской и западноевропейской аристократией. Потомок этого брака, граф Ю. А. Головкин, занимал видное место при русском императорском дворе.
Хотя род Дона не был медиатизован и вследствие этого в XIX веке опустился в аристократической табели о рангах по сравнению с более ранними временами, о кичливости его представителей в Германии ходили легенды. Некоторые из них по древности рода ставили себя выше самих Гогенцоллернов[3]. В 1900 году за заслуги перед прусской короной глава шлобиттенской ветви был наконец удостоен княжеского титула.
На исходе Второй мировой войны усадьбы рода Дона в Восточной Пруссии были подвергнуты разорению и с тех пор не восстанавливались. В их числе и Финкенштейнский дворец, где жил в 1807 году с Марией Валевской император Наполеон и где он подписал с персидскими послами Финкенштейнский договор.
- Weesenstein Schloss (01) 2006.jpg
- Dohna Burg (01) 2006-10-19.jpg
- Coppet Castle pan 2008 0512.jpg
Дворец в Коппе
- Schlobitten palace.jpg
Шлобиттенский дворец
- Bedrich de Donin - Book.jpg
Путевые записки Бедржиха Донина
Источники
- ↑ 1 2 [genealogy.euweb.cz/dohna/dohna6.html Полное родословие графов фон Дона]
- ↑ Её сын Фридрих Карл Зондербург-Бекский — прямой предок принца Чарльза по мужской линии.
- ↑ Lamar Cecil. Wilhelm II: Emperor and Exile, 1900-1941. UNC Press Books, 1996. P. 17.
Дона // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Напишите отзыв о статье "Дона (род)"
Отрывок, характеризующий Дона (род)
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
