Дубровин, Матвей Григорьевич
Поделись знанием:
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.
– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
| Матвей Григорьевич Дубровин | |
 Дубровин Матвей Григорьевич — театральный режиссёр и педагог | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
22 октября 1974 (63 года) |
| Место смерти: | |
| Профессия: | |
| Гражданство: | |
| Награды: |
|
Матве́й Григо́рьевич Дубро́вин (12 июля 1911 года, Саратов, Российская империя — 22 октября 1974 года, Ленинград, РСФСР, СССР) — советский режиссёр детского театра, педагог, основатель и первый художественный руководитель Театра Юношеского Творчества (ТЮТ) при Дворце пионеров в Ленинграде (1956).
Содержание
Биография
Матвей Дубровин родился в Саратове в семье портного (четвёртый сын).
В 1923 году двенадцатилетний Матвей организовал в Саратове драмкружок «Революционный театр» и поставил там свой первый спектакль «Робин Гуд».
В начале 30-х Дубровин оказался в Ленинграде. Некоторое время учился на филологическом факультете Университета. Затем поступил в театральное училище на отделение режиссуры. Перед началом войны был ассистентом режиссёра у Мейерхольда на постановке "Пиковой дамы" в Малом государственном оперном театре.
С 1939 года Дубровин на фронте. В начале Финской войны руководит агитбригадой. В 1941 году командует стрелковой ротой на Невском пятачке. После тяжёлой контузии его отправляют в эвакуацию в город Хорог, расположенный на «крыше мира» (Памире), для организации первого в Таджикистане музыкального театра[1]. Там и явилась, воплощенная позднее в ТЮТе, идея создания театра, в котором «все люди были бы счастливы…».
Творческая и педагогическая деятельность
Матвей Дубровин создал педагогическую систему воспитания детей средствами театрального искусства. Автор статей и методических разработок по вопросам эстетического воспитания. Матвей Григорьевич воспитал в ТЮТе целую плеяду ныне широко известных деятелей российского театра и кинематографа: Евгений Сазонов, Вениамин Фильштинский, Рудольф Кац, Станислав Ландграф, Лев Додин, Сергей Соловьёв, Виктор Ильичёв, Борис Смолкин, Евгения Сабельникова, Николай Буров, Александр Галибин, Андрей Краско.
Ленинградский период (детские драмкружки)
Вернувшись в Ленинград в 1947 году, Дубровин начал вести занятия в четырёх детских драматических кружках (драмкружок в Доме кино, драмкружок в ДК имени Кирова, драмкружок в Доме учителя на Мойке, драмкружок во Дворце пионеров имени А. А. Жданова). Работа с детьми становится главным делом его жизни. Из кружка в Доме кино вышли такие замечательные актёры, как Маргарита Володина и Лидия Шукшина.
Ленинградский период (ТЮТ)
Расцвет Дворца пионеров, открытого в Аничковом Дворце, пришёлся на середину 50-х годов XX века, на время оттепели. В 1956 году Дубровин начинает руководить главным детским театральным коллективом Ленинграда, который объединяет участников всех, ранее созданных, детских драмкружков. 10 ноября 1956 года ТЮТ открывается постановкой пьесы Михаила Светлова «Двадцать лет спустя». В число первых тютовцев вошли Станислав Ландграф, Евгений Сазонов, Лев Додин и Сергей Соловьёв.
«Круг Матвея Дубровина» [2]
Театр-школа ТЮТ, основанный в 1956 году, построен по принципу «круга». В отличие от профессионального «профессионального» театра, построенного, как некая вертикаль, где на вершине находятся режиссёр и актёры, а подножие занимают театральные цеха: костюмеры, гримеры, бутафоры, осветители, Дубровиным был создан «Круг Матвея Дубровина», где все театральные профессии являются тропинками к спектаклю, результату общего труда участников. Каждый из участников выбирал производственный театральный цех по своему вкусу и, работая в нем, вносил свой вклад в создание спектакля. Это в какой-то мере избавляло юных актёров от «звездной» болезни. Трудно зазнаваться, если сегодня ты выступаешь на сцене, а завтра за кулисами помогаешь своим товарищам. Во главе каждого цеха стоит руководитель, ему помогают педагоги цеха. Занятие в одном из цехов обязательно для студийцев. Таким образом, участники получают навыки театральных профессий и подготавливаются к работе на настоящих тютовских спектаклях.
Деятели культуры и ученики о М. Г. Дубровине
Народный артист Российской Федерации Станислав Ландграф:
- «Матвей Григорьевич Дубровин, он ведь не воспитывал ни работников театра, ни артистов, ни художников, ни гримёров, ни костюмеров, никого. Он воспитывал маленького человека. Потому что, как я теперь понимаю, только из маленького воспитанного человека может вырасти большой воспитанный человек»[3].
Народный артист Российской Федерации Лев Додин:
- «Я думаю, что он был шире профессионального театра, по крайней мере — тогдашнего профессионального театра. Он был по духу своему — Пророк, Учитель в Библейском смысле слова — Проповедник»[3].
- «Матвей Григорьевич был потрясающим демиургом. Мы работали «Секрет в чемодане» со вторым педагогом, очень умным, содержательным. Репетировали, было очень серьезно, но скучно. Вдруг пришел Дубровин и стал разбирать и показывать — что это может быть. Он был для нас боссом, и вдруг он схватил стул, пододвинул стол, вскочил на стол, схватил в руки стул, стал им размахивать… Мы катались от хохота. С этого момента я не знал, что нравится режиссёр. Но с этого момента мне захотелось быть на столе и размахивать стульями»[4].
Народный артист Российской Федерации Сергей Соловьёв:
- «Руководителем этого театра был потрясающий человек, совершенно потрясающий — Матвей Григорьевич Дубровин. Это был не просто руководитель театра, это был человек, который излучал из себя колоссальную энергетику не только любви к театру, вообще любви к тому, что в жизни есть огромное количество прекрасного, которое нужно обязательно в какой-то момент увидеть, ощутить и тогда у вас будет совсем другая жизнь… Я до сих пор помню, как звучит его голос… Это был первый урок магии»[5].
- «Меня Дубровин ничему не научил, ничего материального не преподал, но привёл меня в чувство, в правильное чувство. После общения с Матвеем Григорьевичем мне вдруг показалось, что жить на белом свете очень интересно»[3].
- «Он обладал этой магией личностной, магией приводить людей в чувство»[3].
- «Понимаете, мы имели дело с действительно необыкновенно одарённой личностью. От одарённой личности, когда-то у меня в фильме «Спасатель» было про учителя: «От одного человека, как круги по воде. Вот только кинуть надо, там булькнет и пошли круги по воде». И вот Матвей Григорьевич „булькнул“ совершенно точно в центр, и пошли круги по воде. И я поражаюсь, что они идут до сих пор»[3].
Народный артист Российской Федерации Николай Буров:
- «Глубокое уважение и даже поклонение тем учителям, которые были в начале, имена которых я вспоминал, — прежде всего, конечно, это Матвей Григорьевич Дубровин. Уважение к театру. Наверное, впервые я понял, что это не только удовольствие или удовлетворение — это, наверно, ещё и труд, помимо всего. И я до сих пор отношусь к театру как к некоему дому, который и разбивает сердца, но, в то же самое время, дает возможность не только дышать, но и думать»[6].
Народный артист Российской Федерации Александр Галибин:
Театральный педагог, режиссёр, профессор, заведующий кафедрой актёрского мастерства и режиссуры СПбГАТИ, председатель совета театральных педагогов СТД России Вениамин Фильштинский:
- «Матвей Григорьевич определил мой способ жизни. Я повторил его профессию — педагог.» [9]
- «И он и ТЮТ много дали для ленинградской и питерской культуры. Представить себе культуру города второй половины двадцатого века без Дубровина нельзя»[10].
Российский историк, петербургский краевед, писатель, журналист Лев Лурье:
- «Он всегда оставался таким добрым харизматическим лидером, мудрецом, к которому тянулись дети» [3].
Театральный режиссёр, педагог, художественный руководитель Театра Юношеского Творчества (ТЮТ) Евгений Сазонов:
- «Он приоткрыл нам дверь в космос. И дверь эта была открыта, пока он был с нами. Что же там было? Свет! Это был свет»[8].
Матвей Григорьевич Дубровин умер в 1974 году. Похоронен на кладбище Памяти жертв 9 января[11].
Напутствие Матвея Григорьевича Дубровина Театру юношеского творчества:
"Дорогой Тют!
Я выдумал идею такого театра, где высокое творчество сочетается с творческим физическим трудом. На основе этого создаются удивительные товарищеские взаимоотношения между людьми, делающими большое общее дело.
Общественное и личное становится единым для каждого тютовца. Это учит быть таким нужным для людей! Это создаёт счастье каждому и его окружающим. Я создал такой театр для вас, для советского общества, для коммунизма[12].
Я не успел довести его до совершенства, хотя стремился к этому."
Постановки Матвея Дубровина
- М. Светлов «20 ЛЕТ СПУСТЯ»
- Ю. Принцев «НА УЛИЦЕ СЧАСТЛИВОЙ»
- В. Розов «ЕЁ ДРУЗЬЯ»
- В. Любимова «У ОПАСНОЙ ЧЕРТЫ»
- Сценарий ТЮТ «ЭТО БЫЛО В МЮЛЛЮПЕЛЬТО»
- Г. Абакумов «ЮНЫЙ ГОРНИСТ»
- Сценарий ТЮТ «МЫ ИДЁМ ПО КОРОБИЦЫНО»
- Р. Кац, Е. Сазонов «ПОЕЗД ДАЛЬНЕГО СЛЕДОВАНИЯ»
- Е. Шварц «СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА»
- Р. Кац, Е. Сазонов «ТРИ ШПАГИ НА ТРОИХ»
- М. Дубровин, С. Селектор «НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ»
- М. Горький «СТАРИК»
- А. Кузнецов «МОСКОВСКИЕ КАНИКУЛЫ»
Напишите отзыв о статье "Дубровин, Матвей Григорьевич"
Литература
- Сазонов Е. Ю. «Город мастеров: Из опыта работы Театра юношеского творчества Ленинградского ордена Трудового Красного Знамени Дворца пионеров им. А. А. Жданова» — М.: Педагогика, 1984.
- М. Г. Дубровин «Театр Детей» [www.ezoterik.info/subekt/contents_annotation/4_2002.htm Реальность и Субъект, 2002, № 4], с. 7-9.
- М. Г. Дубровин «Ненаписанная книга» [www.ezoterik.info/subekt/contents_annotation/4_2002.htm Реальность и Субъект, 2002, № 4], с. 12-16.
- Театр юношеского творчества — Педагогический журнал «Ракурс» № 25, СПб.: ГОУ «СПбГДТЮ» 2006. — 76 с. — ISBN 5-88494-061-0
- «В Кругу Матвея Дубровина» / сост. Е.Ю. Сазонов. – СПб. : Балт. сезоны, 2006. - 207 с.: ил., портр.
- Кон И. С. «Мальчик — отец мужчины» (глава 8) — М.: Время, 2009. — 704 с. — ISBN 978-5-9691-0469-3М.
- Дубровин. Expressio. Штрихи к портрету : альб. к столетию со дня рождения Матвея Григорьевича Дубровина, основателя Театра Юношеского Творчества (ТЮТ) при Ленинградском дворце пионеров / авт.-сост. Е. Сазонов, В. Хаунин. – СПб. : Ультра Принт, 2011 - ISBN 978-5-905218-04-0.
Ссылки
- [n-discovery.spb.ru/news_full.php?id=146 Режиссёр Лев Додин — о своем театральном наставнике Матвее Дубровине]
- [tvkultura.ru/video/show/brand_id/28303/episode_id/1195289/video_id/1173356/viewtype/picture Телеканал «Культура» Сергей Соловьёв. Те, с которыми я...]
- [www.ug.ru/archive/52344 О великих учителях]
- [www.fontanka.ru/2011/07/11/181/ К 100-летию легендарного основателя ТЮТа Матвея Дубровина]
- [nekropol-spb.ru/main/cemeteries/pamyati-zhertv-9-yanvarya/dubrovin-matvey-grigorievich/ Некрополь Санкт-Петербурга и окрестностей — Дубровин Матвей Григорьевич]
- [vk.com/doc3346488_381601910 Театр юношеского творчества — Педагогический журнал «Ракурс» № 25, СПб.: ГОУ «СПбГДТЮ» 2006. — 76 с. — ISBN 5-88494-061-0]
- [theatreforum.3dn.ru/doc/m/dubrovin/Glavnyi_teatr_Matveia_Dubrovina.pdf Главный театр Матвея Дубровина]
- [spb-tombs-walkeru.narod.ru/2012/1/5.html Дубровин Матвей Григорьевич (1911-1974)]
- [n-discovery.spb.ru/news_full.php?id=146 Сердобольский О. Человек, достойный улицы цветов]
- [www.5-tv.ru/programs/broadcast/2829/ Граф ленинградской сцены]
- [www.fontanka.ru/2006/01/11/156204/ Две роли с Николаем Буровым]
- [www.5-tv.ru/video/programs/1000008/ ПЯТЫЙ КАНАЛ САНКТ-ПЕТЕРБУРГ: Программа Культурный слой «Основатель ТЮТа»]
- [tvkultura.ru/video/show/brand_id/28303/episode_id/1195289/video_id/1173356/viewtype/picture/ ТЕЛЕКАНАЛ КУЛЬТУРА: САС. Те с которыми я... «Одноклассники. Лев Додин. Часть 2-я»]
- [www.1tvspb.ru/e…/60_letie_planeti_pod_nazvaniem_TYuT/ ПЕРВЫЙ КАНАЛ САНКТ-ПЕТЕРБУРГ: 60-летие планеты под названием ТЮТ]
- [www.ntv.ru/novosti/1623812 КАНАЛ НТВ: Недетский юбилей (Всё начинается с ТЮТа: петербургские актеры поздравляют с юбилеем свои первые подмостки)]
Примечания
- ↑ Хорогский государственный музыкально-драматический театр им. Мехрубона Назарова
- ↑ «В Кругу Матвея Дубровина» / сост. Е.Ю. Сазонов. – СПб. : Балт. сезоны, 2006
- ↑ 1 2 3 4 5 6 [www.youtube.com/watch?v=xLUa3dse8uM ПЯТЫЙ КАНАЛ САНКТ-ПЕТЕРБУРГ Передача и Льва Лурье «Основатель ТЮТа» из цикла «Культурный слой»]
- ↑ [www.1tvspb.ru/e…/60_letie_planeti_pod_nazvaniem_TYuT/ ПЕРВЫЙ КАНАЛ САНКТ-ПЕТЕРБУРГ: 60-летие планеты под названием ТЮТ]
- ↑ [tvkultura.ru/video/show/brand_id/28303/episode_id/1195289/video_id/1173356/viewtype/picture/ ТЕЛЕКАНАЛ КУЛЬТУРА: САС. Те с которыми я... «Одноклассники. Лев Додин. Часть 2-я»]
- ↑ [www.fontanka.ru/2006/01/11/156204/ Две роли с Николаем Буровым]
- ↑ [www.echo.msk.ru/guests/564320-echo/ Дифирамб с Александром Галибиным]
- ↑ 1 2 [pediskus.ru/index/materialy/0-9 Педагогика искусства - Материалы]
- ↑ [vk.com/doc3346488_381601910 ТЮТ РАКУРС.pdf]
- ↑ [www.ntv.ru/novosti/1623812 КАНАЛ НТВ: Недетский юбилей (Всё начинается с ТЮТа: петербургские актеры поздравляют с юбилеем свои первые подмостки)]
- ↑ [nekropol-spb.ru/main/cemeteries/pamyati-zhertv-9-yanvarya/dubrovin-matvey-grigorievich/ Некрополь Санкт-Петербурга и окрестностей]
- ↑ [vk.com/doc3346488_381601910 «После окончания хрущёвской оттепели Матвей Григорьевич перестал произносить слово „коммунистический“. Но идеалы остались.»]
Отрывок, характеризующий Дубровин, Матвей Григорьевич
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.
– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
