Евангелие от Афрания

«Евангелие от Афрания» — роман Кирилла Еськова, написанный в жанре, совмещающем криптоисторию и детектив.

Роман описывает события, связанные с деятельностью Иисуса Христа и его распятием. Является своеобразным «ответом» автора на книгу проповедника Джоша Макдауэлла «Доказательства воскресения», пытающуюся доказать действительность чудесного воскресения Христа с рациональных позиций. Название романа связано с тем, что вторая часть написана от имени Афрания — начальника тайной стражи, описанного Булгаковым в «Мастере и Маргарите».

Структура

Роман состоит из двух частей. В первой последовательно разбираются основные моменты евангельской истории, даётся их оценка и акцентируется внимание на некоторых особенностях описываемых событий, которые обычно упускают из виду. Автор ставит цель построить такую версию библейских событий, которая была бы полностью внутренне непротиворечива, не требовала предположений о лжи авторов канонических евангелий и Христа, но при этом объясняла бы весь комплекс связанных с распятием Христа событий с чисто материалистических позиций. Вторая часть — это, собственно, роман, в художественной форме излагающий построенную автором версию.

Автор строит свои рассуждения на основе логики и здравого смысла, опираясь на Евангелия и ряд религиозных и религиозно-нейтральных исторических источников. Чтобы не вступать в спор по около-богословским вопросам и избежать споров о правдивости евангелистов и историчности евангельских персонажей, он строит свою версию, приняв за основу ряд базовых принципов:

• Четыре канонических Евангелия априори признаются историческими источниками. В качестве базовой работы, объединяющей сведения, сообщённые в Евангелиях, используется «Жизнь Иисуса» Фаррара, написанная с ортодоксальных христианских позиций.
• Авторство канонических Евангелий и история их написания полагается соответствующей классическому христианскому канону.
• Евангелисты полагаются честными и порядочными людьми, описавшими то, что видели и слышали сами. Предположения о недобросовестности того или иного евангелиста разрешается выдвигать только в том случае, если иным способом окажется невозможным построить логически непротиворечивую картину происходящего.
• С другой стороны, учитывается то, что любой честный человек может добросовестно заблуждаться, неверно оценивать происходящее или быть намеренно введён в заблуждение теми или иными силами, с той или иной целью. Кроме того, в некоторых случаях Евангелия пишут о событиях, свидетелями которых их авторы заведомо не могли быть (например, происходивших при дворе иудейского царя). Поскольку ничем, кроме пересказа слухов, такое сообщение быть не может, оно принимается как доказательство наличия слухов, но не как свидетельство о самом событии.

Сюжет

Вторая часть книги представляет собой якобы найденный археологами где-то в пещере в запечатанном сосуде отчёт военного трибуна Афрания, начальника тайной стражи при прокураторе Иудеи. Отчёт адресован проконсулу Сирии Луцию Вителлию и представляет собой своеобразное «посмертное письмо», которое должно отправиться адресату, если автор внезапно умрёт или будет арестован; таким образом Афраний застраховался от возможных шагов прокуратора, для которого он является весьма опасным свидетелем:

…Получение Вами, проконсул, этого документа означает, что Игемон не внял предупреждению и я уже мёртв — зарезан «еврейскими террористами», отравился несвежими устрицами или казнён за шпионаж в пользу Парфии, Индии либо Атлантиды. Если же прокуратор проявит благоразумие, то документ этот никогда не покинет тайника в окрестностях Иерусалима…

В отчёте Афраний описывает операцию «Рыба», которая под его руководством и с устного разрешения прокуратора в глубочайшей тайне проводилась в течение нескольких лет имперской тайной стражей. Целью операции было создание на базе одной из религиозных общин, существовавших в описываемое время на оккупированных римлянами землях, сильной, влиятельной религии, провозглашающей смирение и отказ от вооружённой борьбы с римскими захватчиками. Распространение такой религии могло бы подорвать авторитет иудаизма, разрушить единство еврейских террористов — сикариев и религиозных фанатиков, на котором во многом держалась многолетняя партизанская война на еврейских территориях.

Во исполнение планов операции в религиозную общину, возглавляемую Иешуа, был внедрён оперативник тайной стражи — Иуда. В задачи Иуды входило обеспечение безопасности общины и лично Иешуа, а также наблюдение за тем, чтобы последний в своих проповедях не перешёл от миролюбия к призывам бороться с оккупантами. Иуда также поднимал авторитет общины, организуя различные «чудеса» и «исцеления» (за деньги нанимая для исполнения своих замыслов мошенников, например, «паралитиков», которые после встречи с Иешуа чудесным образом «выздоравливали»). Через Иуду, ставшего казначеем общины, римляне снабжали её деньгами, ненавязчиво опекали, при необходимости оказывали помощь, причём все эти действия производились так, чтобы члены общины, прежде всего сам Иешуа, не заподозрили, что их используют «втёмную». Помощь либо обставлялась как счастливое совпадение, либо оказывалась через третьих лиц, например, представителей еврейской местной власти, сочувствующих доктрине Иешуа. Так, арест и казнь Иоанна Крестителя были организованы римлянами, чтобы устранить наиболее сильного конкурента новой общины.

Операция развивалась успешно, но её окончательному успеху помешала жадность Иуды. Как совершенно случайно выяснил Афраний, часть исцелённых Иешуа вовсе не была нанятыми Иудой мошенниками — это были самые настоящие больные, которые действительно выздоровели, хотя в своих отчётах Иуда указал их в числе тех, кому были выплачены деньги за инсценировку. Вызванный для объяснений Иуда заявил, что все недостающие деньги вложены им в организацию некоего великого чуда, которое должно произойти в Иерусалиме буквально на днях. Иуда действительно организовал такое чудо — им стало воскрешение Лазаря, но, вместо того, чтобы нанять исполнителей и заплатить им, использовал сторонниц Иешуа, сестёр Вифанских, убедив их, что инсценировка поднимет авторитет Учителя. Когда ученики Иешуа поняли, что воскрешение было обманом, вовлечённые в аферу женщины потребовали от Иуды признания, которое было для него совершенно неприемлемо — он наверняка был бы изгнан из общины, после чего его ждал суд за растрату казённых денег.

Иуда нашёл единственный способ спасения — он обратился в Синедрион (разумеется, не в качестве римского агента, а представив себя учеником Иешуа, который внезапно осознал свои заблуждения), предложил свои услуги в организации устранения популярного религиозного лидера и, несколько позже, сопроводил группу захвата к месту ночлега общины, в Гефсиманский сад. Целью операции было убийство Иешуа под видом случайной смерти при взятии сопротивлявшихся сектантов. Римляне, в последний момент разгадавшие план Иуды, направили отряд спецназа в Гефсиманию и помешали убийству Иешуа, но не могли помешать его аресту, не раскрывая перед евреями своей заинтересованности в проповеднике.

Суд Синедриона, вместо того, чтобы приговорить Иешуа к смерти за богохульство, передал его прокуратору, как обвиняемого в претензиях на престол Иудеи. Еврейские иерархи рассчитывали, что прокуратор помилует проповедника, тем самым признав, что тот полезен Риму, и это сделает из Иешуа политический труп. Римляне же поступили наоборот: прокуратор приговорил Иешуа к смерти, но сделал это так, что в глазах народа виновником смерти Иешуа стал Синедрион. Римляне рассчитывали перед казнью подменить Иешуа на другого человека. После смерти подменённого на кресте предполагалось организовать «чудесное воскрешение» Иешуа, после которого авторитет его возрос бы до невероятной высоты. Однако Иешуа отказался от участия в инсценировке, предпочтя погибнуть на кресте.

Чтобы спасти операцию, римляне прибегли к отчаянным мерам: они организовали погребение Иешуа в гробнице, затем изъяли тело и срежиссировали воскрешение, подставив вместо Иешуа искусно загримированного имитатора. Иуда был устранён, поскольку оказался единственным, кто мог бы уличить их в подмене.

Признание

Премия «Фанкон», 1997 год — Гран-при. Премия «Зиланткон», 2001 год —— Большой Зилант.

См. также

• Исторический Иисус

Ссылки

• [lib.ru/PROZA/ESKOV_K/afranij.txt Кирилл Еськов. Евангелие от Афрания], текст книги на lib.ru

Отрывок, характеризующий Евангелие от Афрания

– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.