Егоров, Филипп Иванович

Филипп Иванович Егоров
Псевдоним	Аалто
Дата рождения	1898(1898)
Место рождения	дер. Гиттойла, Рыпушкальской волости Олонецкая губерния
Дата смерти	19 октября 1962(1962-10-19)
Место смерти	Петрозаводск, Карельская АССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1918—1954
Звание
Награды и премии
В отставке	директор Карельского краеведческого музея

Фили́пп Ива́нович Его́ров (1898—1962) — советский военачальник, бригадный комиссар, полковник.

Биография

Родился в 1898 году в дер. Гиттойла, Рыпушкальской волости Олонецкой губернии в семье крестьянина—карела.

В годы Первой Мировой войны воевал в Сибирском стрелковом корпусе в Латвии. Член РКП(б) с 1918 года.

В 1918 г. секретарь Рыпушкальского волостного исполкома, заведующий агитационно-вербовочным отделом Олонецкого уездного военкомата. Командир созданного им Олонецкого коммунистического отряда, уездный военный комиссар.

В 1919 году становится председателем Олонецкого уездного революционного комитета, олонецким военным комиссаром. Был одним из организаторов созыва Всекарельского съезда представителей трудящихся карел, член оргбюро. В 1920—1921 гг. выполняет обязанности председателя Олонецкого уездного комитета РКП(б).

Участник подавления Кронштадтского восстания. Секретарь Белозерского райкома ВКП(б). Работал в Свердловске, Тюмени, Петрозаводске.

Народный комиссар земледелия Автономной Карельской ССР.

С 1933 года — политработник РККА. 16 ноября 1939 года военкому вечернего факультета Военной академии связи имени С. М. Будённого Ф. И. Егорову присвоено звание бригадный комиссар.

Комиссар корпуса Финской народной армии, комиссар 71 дивизии. Во время Зимней войны подписывался фамилией Аалто.

В июне 1941 г. слушатель Высших курсов усовершенствования комсостава в Москве. Начальник политотдела 4 корпуса.

В июле 1941 г. на Ленинградском фронте. В боях в районе Нарвы-Кингисеппа был ранен, находился на излечении в госпитале. В апреле 1942 г. направлен на Карельский фронт комиссаром дивизии.

С 20 декабря 1942 г. — полковник.

С 21 июля по 25 сентября 1941 г. бригадный комиссар 191-й стрелковой дивизии, с 25 мая 1942 г. по 2 марта 1943 г. комиссар 21-й стрелковой дивизии 7 армии.

с 1943 г. — комиссар корпуса.

В ноябре 1944 г. на 2 Прибалтийском фронте, комиссар 123-го стрелкового корпуса. С 1948 года – заместитель политотдела спецчастей Петрозаводского гарнизона.

В 1954—1958 гг. — директор Карельского краеведческого музея в Петрозаводске.

Избирался депутатом Верховного Совета Карело-Финской ССР I-го созыва (1940—1947).

Похоронен на Сулажгорском кладбище Петрозаводска.

Награды

Награждён 3-мя орденами Боевого Красного Знамени, орденом Красной Звезды, Почётной грамотой Верховного Совета РСФСР.

Память

Именем Филиппа Егорова названа улица в Олонце.

Библиография

• [books.google.ru/books?id=3cJ3AAAAIAAJ&q=inauthor:%22%D0%A4%D0%B8%D0%BB%D0%B8%D0%BF%D0%BF+%D0%98%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87+%D0%95%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B2%22&dq=inauthor:%22%D0%A4%D0%B8%D0%BB%D0%B8%D0%BF%D0%BF+%D0%98%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87+%D0%95%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B2%22&hl=ru&sa=X&ei=NH5NUbehH4nl4QS50YHgBg&ved=0CDEQ6AEwAA Егоров Ф. И. В обороне и наступлении, 1941—1945] / Ф. И. Егоров. — Петрозаводск : Карельское книжное издательство, 1965. — 162 с.
• Егоров Ф. И. Олонец. историко-краеведческий очерк о городе и районе. — Петрозаводск: Государственное издательство Карельской АССР, 1959—104 с.
• Егоров Ф. И. Разгром белофинской авантюры в Карелии 1919 г. — Петрозаводск: Государственное издательство Карело-Финской ССР, 1952 — 82 с.

Литература

• Машезерский, В. И. Революции рядовой : биогр. очерк о Ф. И. Егорове / В. И. Машезерский. — Петрозаводск : Карел. кн. изд-во, 1969. — 67 с.
• Егоров И. // История партийной организации Карелии — Петрозаводск, 1990. — С. 35.

Ссылки

• [vk.com/wall-67168937_441?z=photo-67168937_352694642#/wall-67168937_441 Газета «Олония»]

Отрывок, характеризующий Егоров, Филипп Иванович

– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.