Жук, Александр Владимирович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Александр Владимирович Жук
Основные сведения
Работы и достижения
Учёба:

Институт живописи скульптуры и архитектуры имени И.Е.Репина АХ СССР

Работал в городах

Ленинград

Важнейшие постройки

Ленинградский аэровокзал (Пулково−1), Театр юных зрителей, Большой концертный зал «Октябрьский»

Награды

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Премии
Звания

Алекса́ндр Влади́мирович Жук (1917 — 2008) — художник-архитектор, действительный член РАХ и Международной Академии архитектуры, Почётный член Академии архитектуры и строительных наук. Лауреат Государственной премии СССР (1974). Народный архитектор СССР (1991).





Биография

Александр Владимирович Жук родился 5 (18) июня 1917 года в Киеве в еврейской семье[1] бухгалтера. В 1930 году семья переехала в Ленинград, где он окончил Петришуле (1934) и поступил на архитектурный факультет ЛИЖСА имени И. Е. Репина, где учился в мастерской академика Л. В. Руднева. В 1940 году закончил Академию, получив звание «архитектор-художник».

Осенью 1940 года был призван на службу в РККА. Великая Отечественная война застала А. В. Жука во Львове. На фронте был с самых первых её дней. Воевал, был ранен, попал в плен, смог бежать и перебраться на сторону советских войск. Был демобилизован по ранению и в 1944 году вернулся в Ленинград. Военная часть биографии подробно описана в единственной книге архитектора «Начало».

С этого времени А. В. Жук работал в институте «Ленпроект», сначала в мастерской Е. А. Левинсона и И. И. Фомина, а с 1954 года — руководил собственной мастерской. Одной из задач мастерской А. В. Жука в 50-е годы в «Ленпроекте» было проектирование застройки Кировского района. С 1949 года А. В. Жук постоянно вёл педагогическую работу. В 19882003 годах был заведующим кафедрой архитектуры, с 1973 года — руководителем персональной (учебной) мастерской ЛИЖСА имени И. Е. Репина. Действительный член АХ СССР с 1988 года.

А. В. Жук скончался 4 января 2008 года в Санкт-Петербурге. Похоронен на Комаровском кладбище.

Проекты

Жилые дома

Проектирование станций метрополитена

С начала проектирования первой линии ленинградского метрополитена А. В. Жук активно участвовал в творческих конкурсах на проектирование станций метро. Первой конкурсной работой был проект станции метро «Пушкинская», выполненный архитектором в 1946 году совместно с супругой Верой Михайловной. Победителями в этом конкурсе стали московский архитектор Л. М. Поляков, и ленинградский архитектор В. А. Петров. Впоследствии по проектам А. В. Жука были построены:

Проекты общественных зданий

Мосты

Преподавательская деятельность

Общественная деятельность

В 1989 году избран народным депутатом СССР(1989—1991) от Ленинградской организации Союза архитекторов СССР.

Награды и премии

Литературная деятельность. Книга «Начало»

В трёх номерах журнала «Нева» — за 1995 год была впервые опубликована часть воспоминаний архитектора о Великой отечественной войне, под названием «Начало». Затем книга издается самостоятельно отдельным тиражом.

Сержант 48 инжбата 37 Армии А. В. Жук совершил побег из немецкого плена, в котором чудом выжил. Затем скрывался в селах оккупированных земель, перешел на сторону советских войск только на Северном Кавказе в январе 1943 года. Был помещён в спецлагерь НКВД в городе Георгиевка, проверен, и вслед за тем отпущен по ранению.

В 1946 г. награждён Орденом Славы III степени. В наградном листе было указано, что сержант Жук А. В. был командиром отделения 48 инженерного батальона 37 Армии, и «23 сентября 1941 г. при обороне в районе г. Киева был тяжело ранен двумя пулями в правую руку».

Напишите отзыв о статье "Жук, Александр Владимирович"

Примечания

  1. [www.russian-jews-refbook.org/page10.html Имя А. В. Жука в справочнике Л. Полякова Русские евреи, Нью-Йорк, 2010.]

Литература

Ссылки

  • [www.ceo.spb.ru/rus/art/zhuk.a.v/index.shtml Личности Петербурга]

Отрывок, характеризующий Жук, Александр Владимирович

Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.