Жыве Беларусь!
«Жыве́ Белару́сь!» (рус. «Да здравствует Белоруссия!») — патриотический лозунг-девиз, направленный на пробуждение национально-гражданских чувств, консолидацию народа Белоруссии на защиту свободы, независимости своей страны, родного языка, всей национальной культуры[1].
История
Берёт истоки от нелегального пароля вильнюсской революционной организации: «Люблю Беларусь. — Да взаимно»[1]. Окончательную идейно-художественную завершённость он приобрёл в стихотворении Янки Купалы «Гэта крык, што жыве Беларусь» (1905—1907), варьировал и был закреплён в поэтических и публицистических произведениях многих других писателей, идеологов национального движения Белоруссии[1].
В редакционной заметке «Нашей нивы» (1911, № 9—10) отмечалось:
Растёт белорусское национальное движение, просыпаются к новой, собственной жизни забытые всеми нищие белорусские деревни; просыпаются и начинают узнавать своё национальное имя наши местечки и города. Пробуждается огромный кривичский простор родных полей, лугов и лесов, и в песнях народных поэтов грянет, что «жыве Беларусь!».
Оригинальный текст (белор.)Расце беларускі нацыянальны рух, будзяцца да новага, уласнага жыцця забытыя ўсімі ўбогія беларускія вёскі; будзяцца і пачынаюць пазнаваць свае нацыянальнае імя нашы мястэчкі і месты. Будзіцца аграмадны крывіцкі абшар родных гоняў, лугоў і лясоў, і ў песнях народных песняроў грымне, што «жыве Беларусь!».
Этот же лозунг-девиз в модифицированном, развёрнутом виде — «Няхай жыве вольная Беларусь!» (рус. «Да здравствует свободная Белоруссия!») — прозвучал на Всебелорусском съезде 1917 года, приобрёл распространения в общественно-политической жизни Белорусской Народной Республики, потом, в советизированной форме, в БССР («Няхай жыве Савецкая Беларусь!» (рус. «Да здравствует Советская Белоруссия!») и др.)[1][2].
Именно «Жыве Беларусь!» впервые прозвучало как политический национальный призыв в 1918 году [~ 1], девиз применялся в эмигрантской среде на собраниях белорусских студентов в Праге в 1920-х годах, позже на общественных собраниях в Париже, Вильнюсе[3].
После Второй Мировой войны данный лозунг стал заметным, неотъемлемым элементом политической и духовной жизни белорусской эмиграции. Под названием «Жыве Беларусь» выходили журнал, а позже так называлась периодика Белорусского освободительного движения (1957—1962, Англия — США), бюллетень БЦР (1976—1986, Германия — США). Способствовала распространению «Жыве Беларусь!» в Западной Европе деятельность театральной белорусской труппы с тем же названием. Эта труппа гастролировала по Германии в 1944—1948 годах и сотни раз выступала как для белорусов, так и для небелорусов. Призыв «Жыве Беларусь!» стал стандартным для белорусских скаутов[be] при обязательном официальном скаутском зове «Напагатове!» (рус. «Всегда готов!»). Организациями молодёжи, студенческими и общественными организациями были выпущены десятки жетонов, плакатов, листовок с надписями «Жыве Беларусь». Организация белорусско-американской молодёжи поместила на летние майки надпись «Жыве Беларусь»[3].
В Белоруссии восстановление, общественная легитимность этого лозунга были обусловлены развитием движения Белорусского народного фронта «Возрождение», других общественных организаций[1].
Под девизом «Жыве Беларусь!» издаётся «Народная газета» — официальное печатное издание парламента Белоруссии.
Используется также ответ на лозунг — «Жыве Вечна!», но чаще всего используется просто — «Жыве!».
Интересные факты
Согласно утверждениям оппозиционных СМИ, в некоторых милицейских протоколах призыв «Жыве Беларусь» фигурирует под определением «антигосударственный лозунг»[4][5][6][7].
См. также
Напишите отзыв о статье "Жыве Беларусь!"
Примечания
Комментарии
- ↑ Выступление А. Балицкого в Киевском университете, что А. Балицкому ставил в вину C. Вольфсон — «Наука на службе соцдемовской контрреволюции», 1931, С. 45.
Источники
- ↑ 1 2 3 4 5 Алексей Кавко. Жыве Беларусь! // Энцыклапедыя гісторыі Беларусі. У 6 т. Т. 3: Гімназіі — Кадэнцыя / Беларус. Энцыкл.; Рэдкал.: Г. П. Пашкоў (гл. ред.); Худ. Э. Э. Жакевіч. — Мн.: БелЭн, 1996. С. 377.
- ↑ Виктор Корбут. [www.sb.by/?area=content&articleID=59454 Жыве Беларусь!] // «Советская Белоруссия» № 126 (22781), 11 июля 2007.
- ↑ 1 2 Витовт Кипель[be-x-old]. [www.nn.by/2002/08/17.htm Жыве Беларусь!] // «Наша Ніва» № 8 (270), 22 февраля 2002.
- ↑ [www.belaruspartisan.org/opinions/268244/ Жыве Беларусь!]. belaruspartisan.org. Проверено 17 мая 2015.
- ↑ [www.gazetaby.com/cont/art.php?sn_nid=33197 Согласно милицейскому протоколу, глухонемой «выкрикивал антигосударственные лозунги “Жыве Беларусь!”»]. Салідарнасць. Проверено 17 мая 2015.
- ↑ [www.kp.by/daily/23678.4/141181/ Племяннику Козулина дали 7 суток за лозунг «Жыве Беларусь!»]. Комсомольская Правда (24 Марта 2006). Проверено 15 июля 2015.
- ↑ Татьяна КАРЮХИНА, Антон КАШЛИКОВ. [www.belgazeta.by/ru/2007_07_16/vizavi/14418 Няхай «жыве», если «за»]. №28 (598). БелГазета. Новости Беларуси. (16 июля 2007 г.). Проверено 15 июля 2015.
Отрывок, характеризующий Жыве Беларусь!
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
