Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса

Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса
The Celebrated Jumping Frog of Calaveras County
Обложка первого издания, 1867
Жанр:	рассказ
Автор:	Марк Твен
Язык оригинала:	английский
Дата написания:	1865
Дата первой публикации:	1865
Следующее:	Простаки за границей
Текст произведения в Викитеке

«Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса» (англ. The Celebrated Jumping Frog of Calaveras County) — юмористический рассказ Марка Твена, написанный в 1865 году и принёсший начинающему литератору первый большой успех. Произведение было опубликовано в газете Saturday Press, затем перепечатано многими изданиями США; в 1867 году оно вошло в одноимённый сборник, включавший более двадцати новелл Марка Твена.

Сюжет

Рассказ представляет собой монолог жителя рудничного посёлка Энджелс Кемп Саймона Уилера, который вспоминает об одном из местных чудаков по имени Смайли. Больше всего на свете тот любил заключать пари; поводом к спору могли быть конские скачки, драка уличных собак, кошек или петухов, даже появление птиц на заборе — кто из них раньше улетит.

У Смайли была кобыла, которая часто болела. Однако во время лошадиных забегов ей передавался азарт хозяина, и она нередко обходила фаворитов, добывая призы. Точно так же вёл себя принадлежавший Смайли бульдог: этот тщедушный с виду пёс на глазах менялся, если видел, что на кон ставятся деньги.

Однажды Смайли решил пополнить свой домашний зоопарк лягушкой по имени Дэниел Уэбстер. В течение трёх месяцев он занимался её воспитанием: учил переворачиваться в воздухе, ловить мух, прыгать в длину. Лягушка была его гордостью; привозя её в город, хозяин прямо на улицах заключал пари, затем демонстрировал удивительные навыки своего земноводного и всегда выигрывал.

Неувязка произошла, когда в посёлке появился новичок. Увидев лягушку в клетке, он затеял разговор со Смайли, который не мог упустить случая и поставил сорок долларов на то, что его питомица сумеет обскакать любую лягушку в Калаверасе. Незнакомца устроили условия спора; дело, однако, осложнялось отсутствием конкурентки. Тогда Смайли, доверив клетку гостю, побежал на болото, чтобы поймать вторую — недрессированную — лягушку. За время его отсутствия незнакомец раскрыл Даниэлу Уэбстеру рот и набил его перепелиной дробью.

Когда началось состязание, выяснилось, что подопечная Смайли не может сдвинуться с места. Её болотная соперница легко выиграла забег, незнакомец забрал сорок долларов, а озадаченный любитель пари приподнял свою ученицу и обнаружил, что она весит не менее пяти фунтов. Поняв, что его обвели вокруг пальца, герой бросился догонять неизвестного, но тот уже исчез.

История создания. Отзывы

По словам литератора Уильяма Гиллиса, его брат Стив, работавший мастером наборного цеха, был очень дружен с Марком Твеном. В один из дней Стив ввязался в драку, случившую в салуне на Говард-стрит (Сан-Франциско). Когда его арестовали, Марк Твен попросил отпустить товарища, отдав в качестве залога пятьсот долларов. Поскольку результат расследования грозил неприятностями не только драчуну, но и его поручителю, Стив предложил другу отправиться к своим братьям на Ослиный Холм, пообещав, что в той местности он услышит много историй, которые пригодятся ему как журналисту и писателю. Уильям Гиллис, в доме которого Твен прожил почти пять месяцев, впоследствии вспоминал:

За это время он почти не покидал Ослиный Холм, если не считать короткой отлучки в Энджелс Кемп, округ Калаверас, где он собрал материал для «Скачущей лягушки» и «Налегке». <…> С публикации этих рассказов началась карьера Марка Твена как писателя-юмориста.

История про замечательную лягушку была известна всем жителям Дальнего Запада: её не раз публиковали провинциальные газеты как забавный анекдот из жизни людей фронтира. При записи её очередного варианта Твен «постарался сохранить тональность такой, какой она была в устном изложении». Превратив народную байку в рассказ, Твен не только напечатал его (рекомендацию автору-дебютанту дал писатель Артемус Уорд), но и начал практиковать «юмористические чтения» вслух, имевшие большой успех у зрителей. В одном из писем жене Твен сообщал, что во время очередной лекции «зал был набит битком», а чтение «Скачущей лягушки» сопровождалось таким «взрывом восторга», что автору пришлось несколько раз произносить одни и те же куски текста.

Свидетельством популярности рассказа были и весьма порой неожиданные отклики в прессе. Так, переводчик Александр Ливергант опубликовал часть рецензии на «Приключения Гекльберри Финна»; критики встретили этот роман поначалу недружелюбно и противопоставили ему один из ранних рассказов писателя, отметив, что «через сто лет Твена будут помнить только по „Знаменитой скачущей лягушке“».

Художественные особенности

Если в фольклорных вариациях сюжет истории про лягушку в основном строился вокруг соревнования, в котором пройдоха-новичок одержал верх над Смайли, то в рассказе Марка Твена воспроизводится «красочная атмосфера быта и нравов переселенцев». Позволив местному жителю Саймону Уилеру выступать в роли «народного рассказчика», писатель даёт понять, что этот свидетель заслуживает доверия. Уилер ведёт повествование совершенно бесстрастно; его монолог лишён эмоций, он никого не пытается рассмешить специально. Но именно «мнимая авторская серьёзность» задаёт тон рассказу и заставляет читателей и слушателей «смеяться до слёз».

Доверие первых читателей к рассказу и автору вызвало и включение в текст разговорных слов и выражений, отсутствие того «изысканного глубокомыслия», которое было непонятно жителям фронтира. Старателям и переселенцам легче было поверить в абсурдную, неправдоподобную историю, рассказанную понятным языком, чем в «возвышенное художественное повествование».

Здесь чуть ли не каждое слово выдаёт человека с фронтира, у которого особые понятия о правдоподобном и невероятном, — ни за что не разобрать, где кончается одно и начинается другое. Ведь на фронтире чего не случается, каких только не встретишь чудаков и одержимых, фантазёров и упрямцев!</small>

Заявленное в «Скачущей лягушке» умение «двумя-тремя штрихами обрисовать не просто потешную ситуацию, а целый жизненный уклад» стало фирменным почерком Твена; в основе его юмористического колорита — «гротеск и вольный смех».

Влияние

История о Смайли и его воспитаннице послужила поводом для организации «лягушачьих скачек», которые проводятся в Энджелс Кемп с 1928 года. В программе соревнований — не только состязание земноводных, но и чтение рассказа Марка Твена «Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса». Мероприятие ежегодно собирает до 35 000 зрителей; приз победителю составляет 5000 долларов. Преемницей «литературной лягушки» является Роззи — рекордсменка, совершившая в середине 1980-х годов «тройной шестиметровый прыжок».

По словам журналиста газеты «Русский базар» Семёна Бурды, изображение лягушки, ставшей символом Калавераса, нанесено на товары и сувениры, продаваемые в Энджелс Кемп; кроме того, героиня Марка Твена представлена на логотипе ассоциации местных виноделов.

Литература

• Марк Твен в воспоминаниях современников / Н. Балашов, Д. Затонский, П. Палиевский и др.. — М.: Художественная литература; Терра, 1994. — 415 с. — (Литературные мемуары). — ISBN 5-85255-544-4.
• А. Зверев. Мир Марка Твена. — М.: Детская литература, 1985. — 174 с.

Отрывок, характеризующий Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса

Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.