Зосима Соловецкий

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Зосима Соловецкий

икона конца XVI века
Рождение


село Толвуя, Новгородская республика

Смерть

17 апреля 1478(1478-04-17)

Почитается

в Русской церкви

Канонизирован

в 1547 году

В лике

преподобных

День памяти

17 (30) апреля и 8 (21) августа

Подвижничество

основание Соловецкого монастыря

Категория на Викискладе

Зоси́ма Солове́цкий (ум. 17 апреля 1478) — один из основателей Соловецкого монастыря; святой Русской Церкви, почитается в лике преподобных, память 17 (30) апреля и 8 (21) августа.





Жизнеописание

Родился в Новгородской республике, в селе Толвуя (по другим версиям в Шуньге)[1], на берегу Онежского озера. Спасаясь на поморье, в устье реки Сума, встретился с иноком Германом, который до того жил с преподобным Савватием на Соловецком острове. Прибыв на этот остров в 1436 году, они построили себе бревенчатую келью. Жития описывают брань, которую бесы возвели на Зосиму, являясь к нему в образе змей, ящериц и скорпионов. Вскоре к Зосиме стали стекаться ученики (инок Феодосий и рыбак Марк, принявший имя Макарий), которые построили храм Преображения. Затем братьям потребовался антиминс для храма, который испросили у архиепископа Ионы. Так собралось вокруг Зосимы 22 брата, которые варили соль и ловили рыбу. Сперва игуменом монастыря был назначенный архиепископом Павел, потом Феодосий и лишь после их ухода братья избрали игуменом Зосиму, которого и утвердил архиепископ Иона. Летом братии досаждали комары, во время выкуривания которых сгорела строящаяся церковь. Однако Зосима счел это не божественным знаком, а кознями дьявола и повелел продолжать строительство Успенского храма и трапезной. В монастыре был принят Иерусалимский устав

В 1465 году преподобный Зосима перенёс мощи преподобного Савватия с реки Выг в свою обитель. По делам обители Зосиме приходилось ходатайствовать в Новгороде, в том числе и перед знаменитой Марфой-посадницей. Она принимала его в своём доме и дала монастырю грамоту о правах на три острова Соловецкий, Анзер и Муксома. Впоследствии появилось мнение, что данный документ не мог быть выдан Марфой, а является поздней подделкой соловецких монахов[2].

Зосима умер в 1478 году; канонизован церковным собором 1547 года и тогда же ему была написана служба. 8 (18) августа 1566 года его мощи перенесены в придел соборного храма, посвящённый преподобному Зосиме и Савватию. Житие преподобного Зосимы и Савватия написано соловецким игуменом Досифеем, частично по собственным воспоминаниям, частично по рассказам инока Германа; литературную обработку ему дал в 1503 году митрополит Киевский Спиридон (Сатана) и в таком виде оно почти без изменений вошло в состав печатной Четьи-минеи; напечатана в «Православном собеседнике» 1859, кн. II.

В период Соловецкого восстания 1657—1676 годов почитание преподобных Зосимы и Савватия широко распространилось в среде старообрядцев[3].

См. также

Напишите отзыв о статье "Зосима Соловецкий"

Примечания

  1. [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=10573 Жития Зосимы и Савватия Соловецких]
  2. [www.solovki.ca/vsiako-razno/ugolovka.php Буров В. О печати «Марфы-посадницы»]
  3. Минеева С. В. Ранние старообрядческие чудеса преп. Зосимы и Савватия Соловецких //Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2001. № 3(5). С. 55-61.

Литература

Ссылки

  • [eparhia.karelia.ru/zosima.htm Зосима Соловецкий]
  • [kizhi.karelia.ru/info/about/newspaper/25/623.html Великий русский святой, выходец из заонежского села]

Отрывок, характеризующий Зосима Соловецкий

– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.