История Барбадоса

История Барбадоса

Первыми поселенцами на Барбадосе были индейские кочевники. Три волны миграции прошло через остров, которые затем направлялись в сторону Северной Америки. В первую волну вошли представители группы саладоидов — барранкоидов (Saladoid-Barrancoid), коренных жителей Венесуэлы, приплывших на остров на каноэ из долины реки Ориноко примерно в 350 году нашей эры. Они занимались земледелием, рыболовством и изготовлением керамических изделий. Позднее, примерно в 800 году нашей эры, на остров приплыли индейцы из племени аравак, также с территории Южной Америки. Поселения племени Аравак на острове включают в себя Страуд-Пойнт (Stroud Point), Чендлер-Бэй (Chandler Bay), Сент-Люкс-Галли (Saint Luke’s Gully) и Мэпс-Кейв (Mapp’s Cave). Согласно записям потомков племени с других соседних островов, первоначально остров назывался Ичиригоуганаим (Ichirouganaim). В XIII веке остров заселили индейцы племени карибов, вытеснив оттуда оба предшествующих племени. В течение нескольких последующих столетий карибы, как до них племена араваков и саладоидов-барранкоидов, изолированно жили на острове.

Имя «Барбадос» пришло от португальского исследователя Педро Кампоса (Pedro Campos) в 1536 году, который вначале назвал остров Os Barbados («бородатые») из-за обилия произраставших на нём фиговых деревьев, обвитых похожими на бороды эпифитами. Между 1536 и 1550 годами испанские конкистадоры захватили на острове много карибов и использовали их на плантациях в качестве рабов. Некоторые карибы всё же сбежали с острова.

Британские моряки, высадившиеся на острове в 1620-х годах на месте нынешнего города Хоултаун, обнаружили остров необитаемым. Со времён первых британских поселенцев в 1627—1628 годах до обретения независимости в 1966 году, Барбадос находился под непрерывным британским контролем. Тем не менее, Барбадос довольствовался предоставленной ему широкой автономией. Его парламент, Палата Законодательного собрания (House of Assembly), был образован в 1639 году. Среди первых важных британских представителей был сэр Уильям Куртен (sir William Courten).

Начиная с 1620-х годов на остров было доставлено большое количество чернокожих рабов. 5000 местных жителей умерло в 1647 году от лихорадки, а десятая часть рабов была убита плантаторами — роялистами во время английской революции в 1640-е годы из-за опасения, что идеи движения Левеллеров могут распространиться среди рабов, если парламент возьмёт власть в свои руки.

В те времена на остров переселилось большое количество служащих по контракту, большей частью из Ирландии и Шотландии. В течение нескольких последующих столетий они служили буфером между англо-саксонскими плантаторами и многочисленным чернокожим населением. Они часто служили в колониальной милиции и играли серьёзную роль союзников чернокожего населения в нескончаемой череде колониальных конфликтов. К тому же в 1659 году англичане завезли на остров большое количество шотландцев и ирландцев в качестве рабов. Во времена английского короля Якова II и других королей из династии Стюартов на остров также завозились рабы шотландского и английского происхождения, например в 1685 году при подавлении восстания Монмута в Англии. Современные потомки этих рабов иронично называют себя «красноногими» (Redlegs) и являются одними из самых бедных слоёв населения современного Барбадоса. Также часто происходило смешение кровей между чернокожим африканским населением и белыми. Из-за того, что африканское население было лучше приспособлено к местному климату и слабовосприимчиво к тропическим болезням, а также из-за более частой эмиграции белого населения, преимущественно белое население в XVII веке сменилось в подавляющем большинстве чернокожим к XX веку.

Поскольку сахарная индустрия стала основной коммерческой деятельностью на острове, Барбадос был разделён на большие поместья плантаций, которые сменили маленькие участки первых британских поселенцев. Некоторые из смещённых фермеров перебрались в британские колонии Северной Америки, в особенности в Южную Каролину. Для работы на плантациях в Барбадос и другие карибские острова завозились рабы из Западной Африки. Работорговля была прекращена в 1804 году. Однако ещё продолжающееся угнетение привело в 1816 году к крупнейшему в истории острова восстанию рабов. Около тысячи человек погибло в восстании за свободу, 144 человека были казнены, и ещё 123 депортированы королевской армией. 18 лет спустя, в 1834 году, рабство в британских колониях было, наконец, отменено. В Барбадосе и других британских колониях в Вест-Индии полной эмансипации от рабства предшествовал шестилетний период обучения.

Однако в последующие годы благодаря имущественному цензу при голосовании на выборах владельцы плантаций и британские торговцы всё ещё доминировали в местной политике. Более 70 % населения, включая не имеющих гражданских прав женщин, были исключены из демократического процесса. Так продолжалось до 1930-х годов, когда потомки освобождённых рабов организовали движение за политические права. Одним из лидеров этого движения являлся Грэнтли Адамс, основавший Барбадосскую лейбористскую партию, позднее в 1938 году переименованную в Барбадосскую Прогрессивную Лигу (Barbados Progressive League). Несмотря на то, что он являлся преданным сторонником монархии, Адамс и его партия требовали больших прав для бедных слоёв населения. Прогресс в сторону демократического правительства был достигнут в 1942 году, когда имущественный ценз был понижен и женщины получили избирательное право. К 1949 году власть у плантаторов была вырвана, и в 1958 году Адамс стал премьер-министром страны.

С 1958 по 1962 годы Барбадос был одним из десяти членов Федерации Вест-Индии, националистически настроенной организации, выступавшей за независимость британских колоний в регионе. Монархически настроенный Адамс не мог более отвечать нуждам народа. Эррол Барроу, крупный реформатор, вышел из партии Адамса и основал Демократическую лейбористскую партию как либеральную альтернативу Барбадосской Прогрессивной Лиги и в 1961 году сменил Адамса на посту премьера.

С роспуском Федерации Барбадос вернулся к своему прежнему статусу самоуправляемой колонии. В июне 1966 года остров вступил в переговоры с Великобританией о своей независимости, и 30 ноября 1966 года независимость острова была официально провозглашена, а Эррол Барроу стал её первым премьер-министром. Второй глава правительства — Том Адамс, сын Грэнтли Адамса — проводил в 1976—1985 правый проамериканский курс, участвовал в интервенции на Гренаду 1983. Впоследствии политика лейбористский правительств эволюционировала в центристском направлении.

Дипломатические отношения с Россией установлены с 29 января 1993 года.

Ссылки

• [www.barbados.org/history1.htm About Barbados: History Of Barbados]

Отрывок, характеризующий История Барбадоса

Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».