И твою маму тоже
| И твою маму тоже | |
| Y tu mamá también | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Длительность |
105 мин |
| Бюджет |
5 млн. $ |
| Страна | |
| Язык | |
| Год | |
| IMDb | |
«И твою маму тоже» (исп. Y tu mamá también) — мексиканский роуд-муви/бадди-муви режиссёра Альфонсо Куарона о последних школьных каникулах двух неразлучных друзей, колесящих по Мексике в компании 28-летней женщины. Это один из самых коммерчески успешных мексиканских фильмов; сборы в национальном прокате за первый уикэнд составили рекордные 2,2 млн долларов[1]. В общей сложности картина «И твою маму тоже» завоевала более 30 кинонаград и премий, включая приз за лучший сценарий и приз Марчелло Мастроянни Венецианского кинофестиваля 2001 года (присуждён исполнителям двух главных мужских ролей).
Сюжет
Два закадычных друга Хулио и Тенок, проводив своих подружек, улетающих на каникулы в Италию, начинают строить планы относительно собственных каникул. Хулио родом из небогатой семьи, а отец Тенока — высокопоставленный политик, но это не мешает им быть лучшими друзьями.
На свадебной церемонии они знакомятся с Луисой, женой кузена Тенока, и рассказывают ей о пляже «Врата рая», на который они планируют съездить. Луиса не принимает их приглашения поехать вместе с ними.
Вскоре после этого Алехандро, муж Луисы, звонит ей из командировки и, рыдая, сообщает, что изменил ей. Луиза решает уйти от него и вскоре звонит Теноку и просит разрешения составить друзьям компанию.
О пляже «Врата рая» Хулио и Тенок узнали от своего друга Сабы, любителя покурить «травку». Но Сабе не удаётся сориентироваться по карте и показать друзьям точную дорогу, поэтому Хулио и Теноку приходится ехать на удачу.
Во время дорожного путешествия Хулио и Тенок сближаются с Луисой, рассказывают ей о своём клубе «Чараластра», вспоминают своих подружек и исследуют новые грани своих взаимоотношений, в том числе и интимных. Сексуально неопытных подростков приятно удивляет готовность этой зрелой и опытной женщины вступить с ними в половые отношения, как поочерёдно, так и втроём. Романтическая страсть, вспыхнувшая в каждом из них по отношению к ней, начинает негативно сказываться на дружеских отношениях между приятелями, но Луиса умело и заботливо направляет их на путь эмоционального и духовного возмужания.
Некоторое время спустя друзья расстаются. Однако через год с небольшим после путешествия Хулио и Тенок снова встречаются и Тенок сообщает Хулио, что Луиса вскоре после поездки скончалась от рака. Парни начинают догадываться, что Луиса знала о своей болезни во время путешествия, и что для неё эта поездка была последней возможностью насладиться жизнью.
На протяжении всего фильма закадровый диктор рассказывает зрителям о неизвестных подробностях из жизни главных героев, об их дальнейших судьбах. Попутно сообщается о сложившейся в Мексике политической обстановке и вехах в истории страны.
В ролях
| Актёр | Роль |
|---|---|
| Марибель Верду | Луиса Кортес |
| Гаэль Гарсиа Берналь | Хулио Сапата |
| Диего Луна | Тенок Итурбиде |
Фамилии героев фильма совпадают с фамилиями известных исторических деятелей Мексики:
- Эрнан Кортес (1485—1547) — испанский конкистадор, покоритель Мексики,
- Эмилиано Сапата (1879—1919) — один из лидеров Мексиканской революции 1910—1917,
- Агустин Итурбиде (1783—1824) — император Мексики (1822—1823).
Второе дно
Фильм, начинающийся как проходная подростковая секс-комедия, получил широкое признание в мире артхауса. В этом двойном дне — изюминка его нарративной конструкции. Зритель смотрит фильм в ожидании пикантных ситуаций, но попутно перед ним открывается неприукрашенная картина жизни мексиканской глубинки[2]. В духе Антониони камера фиксирует то, на что не обращают внимания трое поглощённых друг другом героев, — солдат с автоматами, нищих крестьян и т. д.[2] Лента снята подвижной камерой в неореалистической манере. Режиссёр говорит, что пытался создать у зрителя ощущение импровизации; ему хотелось на время забыть обо всех правилах, которым учат будущих режиссёров в киношколах[3]. Всезнающий голос за кадром навеял Дж. Розенбауму мысли о «Джиме и Жюле», расслабленный сюжет перекликается с американскими роуд-муви 1960-х[4].
Неоднозначно, если не сказать провокативно, и содержание фильма, даже на фабульном уровне. Кульминация действия — страстный поцелуй подвыпивших ребят во время совместного сближения с Луизой, который был снят с 16-го дубля[5]. Что было той ночью, в фильме не показано. Однако после того, как Хулио и Тенок просыпаются вместе в одной постели, Тенока тошнит, и их дружба даёт трещину. Под давлением обуревающих их чувств они расходятся в разные стороны[5]. Создатели фильма обращают внимание на то, что он исподволь вскрывает гомосоциальные и гомоэротические начала таких институтов, как товарищество и соперничество:
- Альфонсо Куарон: «Фильм вышучивает мачизм, хотя весь мир построен на этом. Мужчины всё время метят свою территорию и спорят о том, у кого член больше. В этом трагедия мужской идеологии. Это соревнование ради соревнования. Зачастую оно бесцельно. Герои фильма спорят за обладание девушкой, но я сомневаюсь, что им нужна именно она. Их цель в победе, и за этим кроется немало вытесненных переживаний… Недаром в подростковом возрасте половина шуток строится на том, чтобы выставить другого „голубым“… И когда я вижу, как один парень бьёт другого, мне хочется им сказать: „Почему бы вам не начать целоваться, тогда ваши проблемы решатся сами собой“»[5].
- Гаэль Гарсия Берналь: «Эти парни очень любят друг друга. Между ними всегда идёт соревнование, особенно в том, что касается отношений с девушками. Мне кажется, они любят друг друга в самом широком и щедром понимании этого слова. Но им не под силу разобраться в своих чувствах»[5].
- Диего Луна: «В таком возрасте очень сложно разобраться, кто ты такой. Иногда это тяжко именно потому, что на самом деле ты не хочешь знать правду. И по ходу дела теряешь того, кого любишь больше всего, — не отдавая себе отчёта в причинах»[5].
Премии и награды
Фильм, снятый в период расцвета мексиканского нового кино, участвовал в основном конкурсе Венецианского кинофестиваля (2001), где был удостоен наград за лучший сценарий и за лучшую мужскую роль (её разделили Гарсия Берналь и Луна). Фильм получил артхаусную премию «Независимый дух» как лучший иностранный фильм. Он также выдвигался на соискание премий BAFTA и «Золотой глобус» как лучший фильм не на английском и был номинирован на «Оскар» за лучший оригинальный сценарий. По итогам десятилетия вошёл во многие списки лучших фильмов 2000-х годов (например, по версии ассоциации критиков Лос-Анджелеса и indiewire)[6]. Британский журнал Empire числит работу Куарона среди 20-ти лучших неанглоязычных фильмов всех времён[7].
Напишите отзыв о статье "И твою маму тоже"
Примечания
- ↑ [www.imdb.com/title/tt0245574/trivia Y tu mamá también (2001) - Trivia - IMDb]
- ↑ 1 2 [www.laweekly.com/2002-03-14/news/mexican-hot-wax/ Mexican Hot Wax — Page 1 — News — Los Angeles — LA Weekly]
- ↑ [www.indiewire.com/article/decade_alfonso_cauron_on_y_tu_mama_tambien/# Decade: Alfonso Cuarón on 'Y Tu Mama Tambien' — indieWIRE]
- ↑ [www.jonathanrosenbaum.com/?m=200301&paged=5 JonathanRosenbaum.com « 2003» January]
- ↑ 1 2 3 4 5 Meers, Erik. [www.questia.com/PM.qst;jsessionid=LTfGSJNbm1jw6lMGzP1pKZ72RQJx8sHyT0plfvQwQlTplc1TMJPp!13071843?a=o&d=5002473467 Love, Kisses, and Your Mama Too!]. // The Advocate. Jun 11, 2002.
- ↑ [www.lafca.net/decade.html LAFCA]
- ↑ [www.empireonline.com/features/100-greatest-world-cinema-films/default.asp?film=20 The 100 Best Films Of World Cinema | 20. Y Tu Mama Tambien | Empire | www.empireonline.com]
Ссылки
- «И твою маму тоже» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.mgm.com/title_title.do?title_star=YTUMAMAT Официальный сайт фильма]
| ||||||
Отрывок, характеризующий И твою маму тоже
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
