Караманская битва
| Караманская битва | |||
| Основной конфликт: Экспансия царства Русского | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
Караманское поле (Дагестан) | ||
| Итог |
Разгром русского войска | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Караманская битва (1605 г.) — сражение в устье реки Шура-озень, в результате которого царская армия была разгромлена объединенными войсками Султан-Махмуда, состоявшими из кумыков, аварцев, даргинцев, черкесов, карачаевцев и других народов Северного Кавказа.
Содержание
Предыстория
В ходе дипломатических переговоров между Борисом Годуновым и кахетинским царём Александром II, который «просяще от него помощи на Горских Черкас, что им от них великое утеснение»[3], Годуновым было принято решение послать в Дагестан рать под командованием воевод Ивана Бутурлина и Осипа Плещеева. В свою очередь послы Александра обещали выслать в подкрепление русским вспомогательное войско.
Осенью 1604 года три стрелецких полка (10 000 чел.)[1][4] вместе с терскими казаками и ногайцами выступили в поход и захватили Тарки. Шамхал Сурхай II бежал к аварскому хану. В Тарках, на Сулаке (Койсу) и Акташе русские принялись возводить крепостные сооружения. Отдельные отряды отправились в разных направлениях для добычи провианта. Кумыки ещё в августе скосили весь хлеб и спрятали его в особых тайниках. Не встречая нигде серьёзного сопротивления, русские отряды забирали в селениях найденный хлеб, отгоняли табуны и стада, жгли селения. Много людей было перебито или захвачено в плен и уведено в Тарки[2][5]. Кумыки, избегая прямых столкновений с неприятелем, вели партизанскую войну.
Кахетинский царь медлил с посылкой своего войска в Дагестан. Поздней осенью, из-за нехватки продовольствия, Бутурлин отослал часть войска (около 5000 чел.)[5] зимовать в Астрахань. Последние на пути следования были атакованы крупными силами кумыков. После кровопролитного сражения нападавшие бежали, потеряв 3000 убитыми[2].
Вскоре шамхал «послаша к Турскому царю , просяху от него помощи; он же присла к ним на помощь многое воинство»[3]. Младший брат Сурхая — Султан-Махмуд сумел к тому времени поднять, практически, все народы Дагестана[4] против вторжения «неверных», и ранней весной вместе с турецкими янычарами осадил русские укрепления на Сулаке[6]. Находившийся там с небольшим отрядом воевода В. Т. Долгоруков сжёг деревянные укрепления и морем ушёл на Терек[7]. Так же поступил и сторожевой гарнизон на Акташе. В Тарках Бутурлин оказался в полной изоляции. После отказа последнего от сдачи Тарков, Султан-Махмуд с турецкими пашами попытались взять крепость штурмом. Часть крепостной стены была разрушена, а ещё не достроенная башня была взорвана вместе с «лучшими дружинами» московских стрельцов[5]. Сразу после взрыва башни янычары и дагестанцы пошли на штурм, однако все приступы были отбиты с большими потерями для обеих сторон. Бутурлину вторично было предложено покинуть Тарки. Главный турецкий паша и шамхал обещали русским беспрепятственный проход на родину[6]. Шамхал обязался взять на своё попечение тяжелобольных и раненых русских, которых приходилось оставить в Тарках, а по выздоровлении отпустить их на Терек[1]. По взаимному соглашению ряда условий русские стрельцы покинули Тарки и направились к Сулаку. В обеспечение гарантии шамхал предоставил Бутурлину аманата (заложника), якобы ― своего сына. Согласно Костековскому преданию ― то был не шамхалов сын, а некий преступник, приговорённый к смерти[1].
Ход битвы
На следующий день после ухода русских союзники праздновали окончание рамазана. В тот же день состоялась свадьба газикумухского шамхала и дочери аварского хана[7]. На ней присутствовали 20 000 воинов, «видевших гибель бессчётного количества своих соплеменников»[2] и жаждущих мести. Некий улем освободил шамхала от клятвы, «данной врагу». Кумыки и их союзники тут же, разделившись на несколько групп, скрытыми путями бросились преследовать стрельцов и застали последних за Озенскими болотами в устье реки Шура-озень. На первом же привале стрельцы были окружены и внезапно атакованы со всех сторон до того, как последние успели принять боевой порядок и использовать «огненный бой». Горцы с неистовой яростью бросались на стрельцов, последние в свою очередь сбивались в отдельные группы, каждая из которых дралась отдельно от других. Одним из первых, на глазах Ивана Бутурлина, погиб бросившийся в бой его молодой сын ― Фёдор. По сообщению летописей:
«Фёдор Иванович Бутурлин ― молод и красив лицом бился мужественно, на удивление врагам».
Оригинальный текст (древнерусск.)« Ѳедоръ Ивановичъ Бутурлинъ младъ сый бысть и лѣпъ лицомъ зѣло и бися мужественно, яко же всѣм дивитися поганымъ».
«Младъ лѣты и лѣпъ образомъ, сей нача прежде съ ними битися, и бiяшеся крѣпко, его жъ поганiи видѣвше, мнозiи нападоша на него, и прежде всѣхъ убiенъ бысть…»
- — Новый летописец по списку кн. Оболенского[3]
Костековское предание гласит, что «воевода Бутурлин, седобородый богатырь, видя неминуемую гибель русской рати, собственноручно изрубил шамхалова аманата на куски», не подозревая подлога[1]. Горцы брали в кольцо отдельные группы стрельцов, предлагая последним бросить оружие, но по словам Н. Карамзина:
|
Русские единодушно обрекли себя на славную гибель; бились с неприятелем злым и многочисленным в рукопашь, человек с человеком, один с тремя, боясь не смерти, а плена. | 
|
Ожесточённая битва продолжалась несколько часов. В ней полегли почти все воеводы — Иван Бутурлин с сыном Фёдором, Осип Плещеев с сыновьями Богданом и Львом, Иван Полев, Иван Исупов и другие[3]. В плен попали только тяжелораненые, лишь те немногие, которые «от ран изнемогоша», это — кн. Владимир Бахтеяров, сын И. Бутурлина — Пётр и стрелецкие головы Афанасий Благой и Смирной Маматов. Остальные тяжелораненые, по сообщению летописи, были добиты[8].
Последствия
Оставшиеся в Тарках больные и раненые русские «погибли мучительною смертью»[1]. Взятый в плен князь и воевода В. Бахтеяров был передан турецкому султану и находился в заточении в Кафе, но через год был освобождён и вернулся на родину, где был одарен Годуновым и отпущен на Терек. С. Маматов, находясь в плену, принял ислам. Был казнён турками.
Впоследствии шамхал Герей вспоминал:
|
|
Русских людей знаю. К нам в Кумыки они прихаживали, а мы на них всеми городы съедемся и многие бои с ними бывали …живу в руки не даются, бьются до смерти. |
|
Напишите отзыв о статье "Караманская битва"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Потто В. А. [www.vehi.net/istoriya/potto/kavkaz/11.html Глава 1. Кавказ до Петра] // [www.runivers.ru/lib/book4747/ Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях // в 5 томах]. — 2-е изд. — СПб.: Тип. Е. Евдокимова, 1887. — Т. 1. От древнейших времен до Ермолова. Вып. 3. — С. 10—14. — 737 с.
- ↑ 1 2 3 4 5 Идрисов Ю. М. [www.kumukia.ru/article-16 Борьба Тарковского государства за независимость в XVI-XVII в.] // Вести КНКО. — Махачкала, 2008. — Вып. 12—14.
- ↑ 1 2 3 4 Новый летописец, составленный в царствование Михаила Федоровича. Издан по списку кн. Оболенского // Глава 87. «О Грузинской землѣ и о бою съ Турскими людьми» / Ценз. В. Флёров. — М., 1853.
- ↑ 1 2 Шишов А. В. [booksshare.net/index.php?id1=4&category=history&author=shishov-ab&book=2007&page=7 Глава 1. Кавказ среди исламского мира. Сближение с Россией] // Схватка за Кавказ XVI-XXI века / Гл. ред. С. Н. Дмитриев. — М.: Вече, 2007. — С. 18—20. — 480 с. — (Военные тайны России). — 3000 экз. — ISBN 978-5-9533-2236-2.
- ↑ 1 2 3 4 Карамзин Н. М. [www.magister.msk.ru/library/history/karamzin/kar11_01.htm Глава 1. Царствование Бориса Годунова. Годы 1598-1604] // История государства Российского. — СПб., 1824. — Т. 11. — С. 60—72, 34—35 (примечание к Т. 11).
- ↑ 1 2 Белокуров С. А. [www.runivers.ru/lib/book7801/450958/ Сношения России с Кавказом. Выпуск 1-й. 1578-1613 гг.]. — М.: Унив. тип., 1889. — С. СХ (110). — 584 с.
- ↑ 1 2 Маршаев Р. и Бутаев Б. [a-u-l.narod.ru/Butaev-B_Marshaev-M_Istoria_lakcev.html#lab10 Казикумухское шамхальство и Россия (ХVI–ХVII вв.)] // История лакцев. — Махачкала, 1991. — С. 85—86. — 209 с.
- ↑ 1 2 ПСРЛ Т. 14. Ч. I. Повесть о честном житии царя и великого князя Феодора Ивановича всея Руссии. II. Новый летописец. // [dlib.rsl.ru/viewer/01004161994#?page=62 Глава 82. О посылке и побое в Торках] / Под ред. С. Ф. Платонова и П. Г. Васенко — СПб: Типография М. А. Александрова, 1910. — С. 57—58 — 154 с.
Отрывок, характеризующий Караманская битва
В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.
