Княгницкий, Павел Ефимович

Павел Ефимович Княгницкий
Дата рождения	15 января 1884(1884-01-15)
Место рождения	Тирасполь Херсонской губернии, Российская империя
Дата смерти	10 сентября 1937(1937-09-10) (53 года)
Место смерти	Киев, УССР (СССР)
Принадлежность	Российская империя Российская империя РСФСР РСФСР СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1917 1918—1922 1922—1937
Звание	прапорщик
Сражения/войны	Первая мировая война Гражданская война в России: Гражданская война на Украине Советско-польская война
Награды и премии	Шашка с надписью “За храбрость” в золотой оправе Золотые часы

Па́вел Ефи́мович Княгни́цкий (15 января 1884, Тирасполь—10 сентября 1937, Киев) — советский военачальник, комдив Красной Армии, участник Гражданской войны. Одна из невинных жертв советского строя (посмертно реабилитированный тем же советским строем).

Биография

Павел Княгницкий родился 15 января 1884 года в семье мещанина в уездном городе Тирасполь Херсонской губернии (ныне — территория Республики Молдова), русский.

В 1904 году окончил Комратское реальное училище, затем в 1915 году — архитектурное отделение Академии художеств в Петрограде.

Первая мировая война

В 1916 году был призван на службу в царскую армию и направлен на учёбу в Николаевское военное инженерное училище в Петрограде, по окончанию которого произведен в офицерский чин прапорщика. С августа 1917 года принимал активное участие в Первой мировой войне, находясь в действующей армии на Румынском фронте. В том же году вступил в большевистскую партию.

Гражданская война

В начале 1918 года Княгницкий добровольно пошёл в Красную Армию. В составе 3-й революционной армии принимал активное участие в оборонительных боях с румынскими и австро-германскими войсками в Приднестровье. Командовал бронепоездом. В сентябре 1918 года был назначен начальником штаба, затем командующим, 9-й армии. Во главе армии участвовал в разгроме Добровольческой армии генерала Деникина. С ноября 1919 года Княгницкий командовал 58-й стрелковой дивизией. В этой должности продолжал боевые действия против Добровольческой армии, в том числе во время Киевской операции в декабре 1919 года, а также против формирований Украинской Народной Республики. Также участвовал в советско-польской войне. В октябре 1920 года Княгницкий был назначен начальником 9-й отдельной дивизии внутренних сил по борьбе с бандитизмом, с декабре того же года — командиром отдельной объединённой Черниговской бригады.

После гражданской войны

После окончания войны Княгницкий продолжил службу в Рабоче-крестьянской Красной Армии. В 1922 году окончил Высшие военные академические курсы. Командовал 51-й Перекопской дивизией, затем с октября 1924 года был помощником командира 14-го стрелкового корпуса. В 1927 году Княгницкий стал начальником и одновременно военным комиссаром Киевской объединённой военной школы имени С. С. Каменева, а 1 сентября 1928 года — комендантом и военным комиссаром Киевского укреплённого района.

В 1935 году одному из первых 186-ти военнослужащих Красной Армии Павлу Княгницкому было присвоено звание комдив. В 1936 году за успешную подготовку Киевского укрепрайона был награждён орденом Красной Звезды.

11 июня 1937 года Княгницкий был арестован в Киеве по обвинению в причастности к военно-фашистскому заговору в Красной Армии. Следствие длилось в течение трёх месяцев. Показания против Княгницкого дал арестованный военачальник Виталий Примаков. В ходе следствия Княгницкий сознался в инкриминируемых ему преступлениях, пояснив, что якобы втянут в заговор был командармом Ионой Якиром. 9 сентября 1937 года выездная сессия Военной коллегии Верховного Суда СССР приговорила Павла Ефимовича Княгницкого к высшей мере наказания — смертной казни. Приговор был приведён в исполнение в Киеве на следующий день.

13 мая 1958 года решением Военной коллегии Верховного Суда СССР Павел Ефимович Княгницкий был посмертно реабилитирован.

Награды

• За боевые заслуги в Гражданской войне был награждён двумя орденами Красного Знамени РСФСР (Приказами Революционного военного совета Республики № 342 в 1920 году и № 353 в 1921 году).
• В 1936 году за успехи в воинской службе был награждён орденом Красной Звезды за номером 1567.

Литература

• Черушев Н. С., Черушев Ю. Н. Расстрелянная элита РККА (командармы 1-го и 2-го рангов, комкоры, комдивы и им равные): 1937—1941. Биографический словарь. — М.: Кучково поле; Мегаполис, 2012. — С. 230—231. — 496 с. — 2000 экз. — ISBN 978-5-9950-0217-8.

Отрывок, характеризующий Княгницкий, Павел Ефимович

В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.