Коллинсон, Джеймс
| Джеймс Коллинсон | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Жанр: | |
| Стиль: | |
 Работы на Викискладе | |
Джеймс Ко́ллинсон (англ. James Collinson, 9 мая 1825 — 24 января 1881) — английский живописец Викторианской эпохи, член Братства прерафаэлитов с 1848 года по 1850 гг.
Был верующим христианином, поэтому в своем прерафаэлитском творчестве уделял особое внимание духовным аспектам. Обратился в католицизм, но потом был вынужден вернуться в лоно англиканской церкви, чтобы сочетаться браком с Кристиной Россетти (поэтессой и сестрой Данте Габриэля Россетти). Однако угрызения совести заставили Коллинсона снова возвратиться в католицизм и разорвать помолвку. Когда в 1850 году Милле обвинили в богохульстве из-за картины «Христос в родительском доме», Коллинсон отвернулся от Братства.
Наиболее известные картины написаны на христианскую тематику. Это «Отречение Елизаветы Венгерской» (англ. The Renunciation of St. Elizabeth of Hungary, 1850) и «Святое семейство» (англ. The Holy Family, 1878).
Какое-то время Коллинсон собирался стать священником и обучался в иезуитском колледже, но не закончил обучение. После этого написал несколько картин уже не на религиозную тему, в частности «Позволять» (англ. To Let) и «На продажу» (англ. For Sale, 1857), на обоих полотнах изображена красивая женщина в ситуации нравственного выбора.
В 1858 году женился на Элизе Уилер (англ. Eliza Wheeler), родственнице художника Джона Херберта.
Напишите отзыв о статье "Коллинсон, Джеймс"
Ссылки
- [www.phryne.com/artists/67-44-14.HTM Список картин, которые находятся в галереях Великобритании] (англ.)
Отрывок, характеризующий Коллинсон, Джеймс
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
