Корняну, Леонид Ефимович

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Корняну и Корнфельд

Леонид Ефимович Корняну
Имя при рождении:	Леонид Ефимович Корнфельд
Дата рождения:	1 января 1909(1909-01-01)
Место рождения:	Кошница (Молдавия), Тираспольский уезд Херсонской губернии
Дата смерти:	26 ноября 1957(1957-11-26) (48 лет)
Место смерти:	Кишинёв
Гражданство:	СССР
Род деятельности:	поэт, драматург

Леони́д Ефи́мович Корня́ну (настоящая фамилия Корнфельд; молд. Leonid Corneanu; 1 января 1909, Кошница, Тираспольский уезд Херсонской губернии — 26 ноября 1957, Кишинёв) — молдавский поэт, драматург и фольклорист.

Биография

Леонид Корняну (до начала 1930-х годов публиковался под фамилией Корнфельд) родился в селе Кошница (теперь Дубоссарского района Молдовы) в 1909 году. Окончил педагогический институт в Тирасполе, литературный институт в Харькове (1932) и аспирантуру при ИФЛИ (кандидат философских наук). С 1936 года работал в научном институте Молдавской АССР и преподавал в Тираспольском педагогическом институте.

Первые стихи опубликовал в журнале «Молдова литерарэ» (Литературная Молдавия) в 1929 году, а уже в следующем году вышел первый поэтический сборник «Версурь фелурите» (Разные стихотворения, 1930). В 1933 году в Тирасполе вышел сборник «Авынтурь» (Вдохновение), в 1939 году — «Кынтече ши поезий» (Песни и стихотворения). Корняну был одним из зачинателей детской литературы в Молдавской АССР и на протяжении многих лет собирал молдавские народные песни, пословицы и поговорки. В 1939 году совместно с композитором Давидом Гершфельдом издал книгу «Кынтече нородниче молдовенешть» (Молдавские народные песни, с нотами), в 1941 году — «Провербе ши зикэторь нородниче молдовенешть» (Молдавские народные пословицы и поговорки). В 1937 году на Тираспольском партийном активе вместе с Самуилом Лехтциром подвергся критике за включение классиков румынской литературы Кошбука, Эминеску, Александри в переиздававшиеся хрестоматии молдавской литературы для 3—4 классов средней школы и в целом за «теорию наследства» — взгляды на классическую румынскую литературу как общее наследие современной румынской и молдавской литератур; на основании этого оба были обвинены в «румынофильстве».

В годы Великой Отечественной войны — в действующей армии; по демобилизации поселился в Кишинёве. В эти послевоенные годы Корняну написал ряд пьес (в том числе музыкальных комедий), поставленных различными театрами республики: «Ин вэиле Молдовей» (В долинах Молдавии, совместно с Яковом Кутковецким, музыка Е. Коки, 1945), «Феричиря Мэриоарей» (Марийкино счастье, совместно с В. Геркеном, музыка Е. Коки, 1951), «Ковёр Иляны» (1953), «За голубым Дунаем» (1955), «Изворул фрэцией» (Источник братства, 1956), водевиль «Горечь любви» (1957). Некоторые из них вошли в изданный на русском языке Госиздатом в Кишинёве сборник «Пьесы» (1956); «Марийкино счастье» ставилась русскими театрами в разных городах СССР.

В 1955 году по сценарию Леонида Корняну режиссёром Борисом Барнетом был поставлен первый игровой фильм киностудии «Молдова-филм» «Ляна» (второй режиссёр — Марлен Хуциев, режиссёр-практикант — Леонид Гайдай). В 1947 году вышел поэтический сборник «Из долины Днестра» и уже посмертно том избранных произведений (1958), книги «Версурь» (Стихи, 1965) и «Поезий» (Стихотворения, 1970).

Корняну перевёл на молдавский язык произведения Тараса Шевченко, Владимира Маяковского, Александра Безыменского, Демьяна Бедного и других поэтов, роман «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова, а также Устав коммунистической партии СССР.

Сестра — Розалия Ефимовна Корнфельд (1912—1983), лингвист, специалист по сравнительной грамматике молдавского языка.

На молдавском языке

• Versuri felurite. Тирасполь, 1930.
• Tiraspolul. Тирасполь, 1932.
• Avânturi. Тирасполь, 1933.
• Pionierii în ţeh. Тирасполь—Балта, 1934.
• Lumini şi umbre. Тирасполь, 1935.
• Cântece şi poezii. Тирасполь, 1939.
• Din Valea Nistrului. Кишинёв, 1947.
• Povestea lui Petrică. Кишинёв, 1951.
• Fericirea Mărioarei (с Е. Геркеном). Кишинёв, 1951.
• Nătălica mititica. Кишинёв, 1954.
• Opere alese. Кишинёв, 1954.
• Piese. Кишинёв. 1956.
• Versuri. Кишинёв: Литература артистикэ, 1965.
• Poezii. Кишинёв: Картя молдовеняскэ, 1970.
• Scrieri. Кишинёв, 1973.
• Izvorul frăţiei, I—II. Кишинёв: Литература артистикэ, 1977—1978.

Прочее

• Пьесы. Кишинёв: Госиздат Молдавии, 1956.
• М. Долган «Креация луй Л. Корняну ын шкоалэ» (Произведения Л. Корняну в школе). Кишинёв: Лумина, 1981.

Отрывок, характеризующий Корняну, Леонид Ефимович

– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»